Страница 16 из 147
И вот теперь он жил в Париже. За свою насыщенную жизнь Ян увидел и познал столько, что с этим уже трудно было жить. Но он жил. Полученные знания наложили определенный отпечаток на его характер и мировосприятие. Причем, настолько характерный, что окружающим он казался очень странным человеком, то ли аскетом, то ли абсолютным мизантропом, а может, и тем и другим.
Нельзя сказать, что Ян сторонился людей. Напротив, он умел с ними общаться, тонко чувствуя грань, за которой начинается подлинность и за которую переступать не рекомендуется. Он любил прикоснуться беглым словом к обнаженному душевному ядру собеседника, чтобы потом отступить в тень, как призрак самурайского воина. Любил читать в женских душах, в большинстве своем очень похожих друг на друга. Подобное можно было бы сказать и о мужчинах, если бы не тот факт, что само разделение на половую принадлежность Ян считал абсурдностью.
«Мы все из одного котла», - это была его любимая кодовая фраза, с которой обычно начинался интересный разговор с людьми, считавшими себя опорой существующей власти. При этом в ходе разговора выяснялось, что эти мудрецы и лжецы не знали и одной десятой из того, что знал он. Зато они великолепно разбирались в политических интригах, «черном пиаре», котировках и курсах валют, ценах на нефть, стало быть, считали, что знают об этом мире достаточно, чтобы им управлять. Яна такая позиция всегда очень забавляла.
«Если бы я мог рассказать им о Шамбале - Центре Мира, о людях-призраках, живущих в подземных городах, о живой о мертвой воде, которая действительно существует…». Сколько он повидал того, что люди называют чудесами! Как часто держал в руках мистические камни, из которых сочилась влага, способная излечить людей навсегда. Сколько слышал тайных слов, заповедных заклинаний, во власти которых было поколебать земную ось.
Но все эти чудеса породили в нем странного рода отчужденность, внешне это проявлялось как абсолютное спокойствие, свойственное йогам высшего уровня. Мимолетные девушки и женщины считали его циником, он не возражал, лишь улыбался. И не удерживал, не обещал, не клялся в любви. Его редкие возлюбленные не могли понять, что происходит в душе этого человека, но, увы, дальше желаний не шло.
Была ли у него любовь, перекроившая его сознание, желал ли он когда-нибудь женщину до боли в висках, мучительно и одержимо. Этого не знал никто, а он на все расспросы знакомых и коллег лишь улыбался. Улыбка была его щитом, броней, за которой он не просто прятался, но жил. Те, кто его хорошо знали, давно изучили все смыслы этой, казалось бы, благожелательной мимической гримасы. С ее помощью Ян умел выражать гнев, радость, презрение, печаль. Люди посторонние поражались этой способности, воспринимая ее как особенность сугубо европейского характера.
В остальном же Ян Бжиневски был самым обыкновенным мужчиной, если не считать того, что вот уже около двадцати лет он фактически страдал бессонницей, а если и засыпал, то на три-четыре часа. Однажды своему единственному близкому другу - Рене де Карту он признался, когда они летели в самолете на высоте 10 тысяч метров над уровнем моря: «С тех пор как умер мой отец, я перестал видеть сны…».
Бжиневски вернулся из Египта внешне таким же, как раньше, но в душе его наступил покой иного свойства. Если прежде он знал, что не все тщетно, что многое покоряется воле человека и его вихреобразным мыслям, - он действительно верил, что Александр Македонский, Наполеон, Петр I смогли добиться успеха исключительно благодаря собственной воле и таланту – то теперь эта вера умерла.
«Мы были составной частью этого мира, причем не самой главной, Азар, мы слабы необыкновенно, наши мыслеформы могут менять только нашу собственную жизнь, но на судьбе истинного мира это не отражается», - сказал Ян своему наставнику, вернувшись из Египта. Азар Лайош ответил: «Каждый понимает Белую Книгу по-своему, ты понял ее как трактат о безволии человека, но это не так».
Азар пытался убедить Яна, что каждый замысел, а тем более поступок, отражается Там. Ян лишь качал головой и обреченно улыбался. «Зачем тогда Бог создал наш явный мир, не Землю, а именно измерение – мир формальных вещей и физических форм? Мир, в котором можно верить лишь тому, что пробуешь на вкус или осязаешь. Мир, где человек собирает конструктор своей судьбы, зная, что в финале его ожидает крах». Настала очередь Азара улыбаться. «В глубине души ты веришь в Его замысел, кому, как не тебе, знать истинное положение дел?».
И действительно, кому, как не Яну пристало надеяться и верить в тот акт творения, доказательством которого было все человечество. «Бог создал ромашку именно такой – желтая сердцевина и белые лепестки – солнце в молоке – и ромашка не ропщет, она живет и радуется каждому дню. Так почему же человек не может жить с благодарностью в сердце просто за то, что он живет. Ромашка роняет лепестки, вгрызаясь корнями в землю, чтобы следующим летом сотни ее собратьев увидели мир. Так же и человек, не теряя души, уходит в Высший мир, чтобы увидеть, как его продолжение встретит завтрашний день».