Страница 143 из 147
Подойдя к ним, Лабард оглянулся и лукаво посмотрел на Босха, словно говоря ему, «История еще не закончилась…». Когда тяжелые створки отворились – наступила абсолютная тишина, ни Босх, ни Лабард ничем не выдали своего удивления. На пороге Интерриума, на перроне, от которого торопливо, пыхча, словно старая гусеница, отъезжал поезд, - стояли двое – Ян Бжиневски и Вацлав Гратц.
- Я встретил его, когда выходил, - тихо произнес Ян.
Несколько мгновений мужчины просто стояли и смотрели друг на друга. Первым нарушил молчание Лабард.
- Гратц, что вас привело к нам?
- Мой самолет упал. Я летел домой.
- Но это ведь не все? – Лабард сделал приветственный жест и приобнял Гратца. Тот смущенно обернулся на Бжиневски.
- Мой друг здесь.
- Одна душа на двоих, - прошептал Лабард, эти слова мог услышать и услышал лишь один Босх, - вы знаете, что это значит?
Бжиневски смотрел на Гратца с тем сокровенным выражением лица, что обнаруживает теснейшую связь между людьми, превращая их в своеобразных сиамских близнецов.
- Знаете, что о вашем притяжении подумали бы на Земле? – в голосе Лабарда проскользнула ирония.
Гратц передернул плечами.
- Мне наплевать. Я нормальный мужчина, мне нравится женщины…
- Тем не менее, они вам не нужны, - Лабард пригласительным движением увлек Гратца за собой.
- Ян для меня – больше чем друг, он мой брат.
- Все очень просто, мой друг, этот человек – действительно ваш брат, кармический, вы родились, если можно так сказать, из одной молекулы. Вы всегда были близки. Не волнуйтесь, в этом нет ничего страшного, вам нужно просто привыкнуть. Когда эта связь станет для вас нормой, у вас все наладится. Дайте-ка посмотреть, что вы привезли?
Только сейчас присутствующие заметили, что в руках Гратца был большой пакет. Лабард ловким движением сорвал бумагу, под ней оказалась картина, он ее развернул так, что никому кроме него не была видна ее лицевая сторона. Если бы Бжиневски и Гратц не были поглощены встречей, то они бы заметили, как изменилось выражение лица Босха. Еще не видя главного, он замер, словно, столкнулся с чем-то непостижимым. Его глаза приобрели ту живую земную теплоту, что сообщает лицу душевность. Руки невольно потянулись к картине, а вслед за ними и все тело обернулось к вожделенному предмету. Он шагнул к Лабарду, чтобы из-за его плеча увидеть желаемое, но Комендант резко повернул картину, чтобы на нее могли взглянуть те, двое, что были рады обретению друг друга. Бжиневски, увидев, что пряталось за аккуратной упаковкой, вздрогнул.
- Как живая.
Гратц был менее трепетным. Он скользнул по изображению взглядом, хотел что-то сказать, но раздумал.
- А Дэмон – молодец, справился с заданием, - только сейчас Лабард сжалился над Босхом, который чувствовал, что изображение на картине имеет отношение к нему, - это для тебя, Босх, привет от земного художника. С этими словами он протянул картину Итерну. Если бы тысячи Солнц в эту минуту взорвались или Вселенная породила бы новую Галактику, даже в этом бы случае Босх не испытал такого потрясения, как сейчас, когда он увидал портрет Божены, написанный Дэмоном. И вот странность, ведь он видел этот портрет на Земле, тогда, в осеннем парке. Видел этот легкий штрих, беглую манеру письма, эти зеленые угольки в глазах, излом бровей, высокую линию лба. Но теперь он словно вдыхал запах ее кожи, потому что сразу за лицом в его памяти всплывала она вся, целиком, теплая, пахнущая жасмином и уютом, немного грустная, с прозрачно-осенним взглядом и пластикой плывущей ладьи. Ее голос, сильный, хорошо поставленный, но не грубый, бледно-розовые губы, испещренные едва заметными морщинками, кофейный запах волос. Воспоминание было таким живым, что на мгновение Босху показалось – стоит лишь обернуться, и он увидит Божену за ближайшим поворотом. А если проявит проворность, то сможет догнать ее у самой кромки воды или в узких улочках, из которых состоит этот гигантский лабиринт под названием Интерриум. И тогда она все поймет, возьмет его за руку и они уйдут туда, где им положено быть.
Но дело было не в проворстве. Божены здесь не было. Она недавно вернулась в свой физический мир, где тратится слишком много слов, где не выполняются обещания, и блага мира делятся не между всеми поровну, а достаются тем, кто их не заслуживает. Там осень длится гораздо дольше, чем ей положено, зима напоминает смерть, а лето быстротечно, как утренняя молитва. Там юность легка и беззаботна, от зрелости веет обидами и усталостью, а мудрость означает близость физического конца.
Там никогда не сбывается заветное, зато повседневное побеждает чудесное. Утро, день и вечер – это периоды суток, а не времена года для души. Там Божене предстояло прожить еще немного, и то лишь для того, чтобы реализоваться. Босх это знал и не мог противиться. У него оставалась лишь надежда на то, что после возвращения в Интерриум она вспомнит о нем.
Гратц и Бжиневски тихо разговаривали о чем-то своем. Лабард обернулся к ним.
- Господа, я советую вам поторопиться. Один из вас должен вернуться.
Гратц встрепенулся. Он не ожидал подобного поворота событий.
- Разве я не умер?
- Только на время, господин инспектор, на земле у вас много интересного, вам предстоит стать одним из главных героев новой истории, - в голосе Лабарда послышалась строгость.
- Какой истории, о чем речь?
- Не заставите же вы меня раскрывать секреты, дорогой Гратц, я исполнен нетерпения, мне как никому другому хочется узнать, на что вы способны. Но всему свое время. Вы должны вернуться, более того, и портрет надобно прихватить.
- Но ведь самолет упал…
- И что из того, пускай падает, если ему хочется, а с вами мы поступим милосердно – месяц в больнице, и вы как новенький.