Яков Пасынков

- Ну, ступай,- промолвил я громко. Елисей улыбнулся как-то странно и не вышел.

- К вам-с...-начал он,-пришла одна девушка.

- Какая девушка? Елисей помолчал.

- Вам покойный барин ничего не говорили-с?

- Нет... Что такое?

- Они, как в Новгороде были,- продолжал он, трогая рукой притолку,- с одной, примерно сказать, девушкой знакомство свели. Так вот эта девушка вас видеть желают-с. Я ее намедни на улице встретил. Я ей сказал: "Приходи; коли барин прикажет, я пущу".

- Проси, проси ее, разумеется. Да что... какая она?

- Простая-с... из мещанок-с... русская.

- Покойный Яков Иваныч любил ее?

- Ничего... любили-с. Ну и она... Как узнала, что барин скончался, оченно убивалась. Девушка ничего, хорошая-с.

- Проси ее, проси.

Елисей вышел и тотчас же возвратился. За ним шла девушка в ситцевом пестром платье и с темным платком на голове, до половины закрывавшим ее лицо. Увидев меня, она застыдилась и отвернулась.

- Чего ты?-сказал ей Елисей,-ступай, не бойся. Я подошел к ней и взял ее за руку.

- Как вас зовут? - спросил я ее.

- Машей,- отвечала она тихим голосом, украдкой взглянув на меня.

На вид она казалась лет двадцати двух или двадцати трех;

лицо имела круглое, довольно простое, но приятное, нежные щеки, кроткие голубые глаза и маленькие, очень красивые и чистые руки. Одета она была опрятно.

- Вы знали Якова Иваныча? - продолжал я.

- Знавала-с,- проговорила она, подергивая кончики платка, и слезы выступили на ее веки...

Я попросил ее сесть.

Она тотчас села на край стула, не чинясь и не жеманясь. Елисей вышел.

- Вы с ним в Новгороде познакомились?

- В Новгороде-с,- отвечала она, заложив обе руки под . платок.-Я только третьего дня от Елисея Тимофеича узнала о их кончине-с. Яков Иваныч, как в Сибирь отъехали, писать обещались, и два раза писали, а больше не писали-с. Я бы за ними и в Сибирь поехала, да они не хотели-с.

- У вас в Новгороде есть родственники?

- Есть.

- Вы с ними жили?

- Я жила-с матушкой и с сестрой с замужней; а после матушка на меня прогневалась, да и сестре тесно стало: у них детей много; я и переехала. Я всегда надеялась на Якова Иваныча и ничего не желала, как только его видеть, а они со мной завсегда были ласковы - спросите хоть Елисея Тимофеича.

Маша помолчала.

- У меня и письма их есть,- продолжала она.- Вот по-смотрите-с.

Она достала из кармана несколько писем и подала мне.

- Прочтите-с,- прибавила она.

Я развернул одно письмо и узнал руку Пасынкова.

"Милая Маша! (писал он крупным, разборчивым почерком) ты вчера прислонилась своей головкой к моей голове, и когда я спросил: зачем ты это делаешь? ты мне сказала: хочу послушать, о чем вы думаете. Я тебе скажу, о чем я думал: я думал, как хорошо бы выучиться Маше грамоте! Она бы вот это письмо разобрала..."

Маша заглянула в письмо.

- Это они мне еще в Новгороде писали-с,- проговорила она,- когда они меня грамоте учить собирались. Посмотрите другие-с. Там есть одно из Сибири-с. Вот то прочтите-с.

Я прочел письма. Все они были очень ласковы, даже нежны. В одном из них, именно в первом письме из Сибири, Пасынков называл Машу своим лучшим другом, обещался выслать ей деньги на поездку в Сибирь и кончил следующими словами: "Целую твои хорошенькие ручки; у здешних девушек таких ручек нету;

да и головы их не чета твоей, и сердца тоже... Читай книжки, которые я тебе подарил, и помни меня, а я тебя не забуду. Ты одна, одна меня любила: так и я ж тебе одной принадлежать хочу..."

- Я вижу, он к вам очень был привязан,- сказал я, возвращая ей письма.

- Они меня очень любили,- возразила Маша, тщательно укладывая письма в карман, и слезы тихонько потекли по ее щекам.- Я всегда на них надеялась; если б господь продлил им веку, они бы не оставили меня. Дай бог им царство небесное!..

Она утерла глаза кончиком платка.

- Где же вы теперь живете? - спросил я.

- Теперь я здесь, в Москве; приехала с барыней, а теперь без места. К Яков Иванычевой тетеньке ходила, да они сами очень бедны. Мне Яков Иваныч часто об вас говаривали-с,- прибавила она, вставая и кланяясь,- они очень вас всегда любили и помнили. Я вот Елисея Тимофеича третьего дня встретила и подумала: не захотите ли вы помочь мне, так как я без места теперь стала...

- С большим удовольствием, Марья... позвольте спросить, как вас по отчеству?

- Петрова,-ответила Маша и потупилась.

- Все сделаю для вас, что могу, Марья Петровна,- продолжал я,- мне жаль только, что я здесь проездом, мало знаю домов хороших.

Маша вздохнула.

- Мне хоть бы какое-нибудь место-с... Кроить я не умею, а сшить, так все сошью... ну, за детьми ходить тоже могу.

"Денег ей дать,- подумал я,- но как это сделать?"

- Послушайте, Марья Петровна,- начал я не без замешательства,- вы, пожалуйста, извините меня, но вы из слов Пасын-кова знаете, как я был с ним дружен... Не позволите ли вы мне предложить вам... на первый случай небольшую сумму?..

Маша взглянула на меня.

- Чего-с? - спросила она.

- Не нужно ли вам денег? - проговорил я. Маша покраснела вся и наклонила голову.

- На что мне деньги? -прошептала она.- Лучше мне место достаньте-с.

- Место я вам постараюсь достать, но наверное отвечать не могу; а вам грешно совеститься, право... Ведь я для вас не чужой какой-нибудь... Примите это от меня на память о нашем друге...

Я отвернулся, поспешно достал из бумажника несколько ассигнаций и подал ей.

Маша стояла неподвижно, еще ниже потупив голову...

- Возьмите же,- твердил я.

Она тихо возвела на меня свои глаза, посмотрела мне в лицо печальным взором, тихо высвободила бледную руку из-под платка и протянула ее мне.

Я положил ассигнации на ее холодные пальцы. Она молча спрятала руку опять под платок и опустила глаза.

- Вы и вперед, Марья Петровна,-продолжал я,- если вам что-нибудь будет нужно, пожалуйста, обращайтесь прямо ко мне. Я вам доставлю мой адрес.

- Покорно благодарствуйте-с,-проговорила она и, помолчав немного, прибавила: -Они с вами обо мне не говорили-с?

- Я с ним встретился накануне его смерти, Марья Петровна. Впрочем, не помню... кажется, говорил.

Маша провела рукой по волосам, слегка подперла щеку, подумала и, сказав: "Прощайте-с", пошла вон из комнаты.

Я сел у стола и принялся думать горькую думу. Эта Маша, ее сношения с Пасынковым, его письма, скрытая любовь к нему сестры Софьи Николаевны... "Бедняк! бедняк!" - шептал я, тяжело вздыхая. Я вспомнил всю жизнь Пасынкова, его детство, его молодость, фрейлейн Фридерику... "Вот,- думал я,- много дала тебе судьба! многим тебя порадовала!"

На другой день я опять пошел к Софье Николаевне. Меня заставили подождать в передней, и, когда я вошел, Лидия уже сидела рядом с своею матерью. Я понял, что Софья Николаевна не желала возобновлять вчерашнего разговора.

Мы начали толковать - право, не помню о чем, о городских слухах, о делах... Лидия часто ввертывала свое словечко и лукаво на меня посматривала. Забавная важность проявлялась вдруг на ее подвижном личике... Умная девочка, должно быть, догадывалась, что мать нарочно посадила ее подле себя.

Я встал и начал прощаться. Софья Николаевна проводила меня до двери.

- Я вам ничего не отвечала вчера,-сказала она, остановясь на пороге,-да и что было отвечать? Наша жизнь не от нас зависит; но у нас у всех есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься: чувство долга.

Я безмолвно наклонил голову в знак согласия и простился с молодой пуританкой.

Весь этот вечер остался я дома, но я не думал о ней: я думал, все думал о моем милом, незабвенном Пасынкове - об этом последнем из романтиков, и чувства, то грустные, то нежные, проникали с сладостной болью в грудь мою, звучали в струнах еще не совсем устаревшего сердца... Мир праху твоему, непрактический человек, добродушный идеалист! и дай бог всем практическим господам, которым ты всегда был чужд и которые, может быть, даже посмеются теперь над твоею тенью, дай им бог изведать хотя сотую долю тех чистых наслаждений, которыми, наперекор судьбе и людям, украсилась твоя бедная и смиренная жизнь!