Грех

Он до боли сжал руку дочери и потащил на улицу. Испуганно озираясь, Тереза едва поспевала за отцом, гадая, куда же ее ведут. А он молчал. Молча завел ее за угол дома и по узкой тропинке повел вглубь сада. Молча по пути снял со стены кнут, которым не раз она сама погоняла скотинку. Молча, заведя за дом, толкнул девчонку вперед к деревянной ограде.

- А ну снимай одежду.

И от голоса отцовского все замерло внутри, оцепенело.

- Отец, ты что?! Н-н-не надо, - с дрожью в голосе попятилась Тереза, со страхом глядя на сжатый в руке родителя кнут. – Ты же не ударишь меня?

Крестьянин старательно избегал ее взгляда – он не желает видеть в глазах дочери страх и мольбу; до белых костяшек сжал рукоятку, не без собственной боли повторил глухой приказ:

- Снимай. Нечего одежду портить.

Тереза лишь мотала головой и пятилась назад, пока не уперлась в деревянные брусья забора, а губы еле слышно молили: «Не надо! Пожалуйста, не надо!» Она отчетливо видела, как напряглись мышцы его руки, как кончик кнута взлетел ввысь и через мгновенье со свистом ударился о землю рядом с ней. Она едва успела отскочить, страх сменился гневом.

- Отец, что ты делаешь?! – закричала девушка.

- Снимай! – рявкнул ей в ответ, опуская на землю еще один предупреждающий удар.

Делать нечего, пришлось повиноваться. Тереза стянула нехитрую одежду и, оставшись в одной лишь нижней юбке, поспешила прикрыть грудь руками.

- На колени. Лицом к забору!

- Отец, остановись, прошу тебя! – молила девушка, пытаясь поймать отцовский взгляд – ну не посмеет он ударить ее, не посмеет! Но тот смотрел сквозь дочь, не замечая ни молящего ее взгляда, ни полных слез перепуганных глаз. Тереза стояла, все еще надеялась на что-то, и он не выдержал – сам со злостью развернул ее к себе спиной и толкнул на землю.

В глазах сурового крестьянского мужика заблестели скупые слезы. Маленькая, хрупкая его девочка, его любимая единственная дочь вцепилась в перекладины, подставляя худенькую спинку солнцу и ему. Плечи ее чуть дрожали, не то от тихого рыдания, не то от страха. Больше всего на свете хотелось броситься к ней, обнять безрассудную свою девочку, но родительская суровость упорно брала верх – никогда еще позор не касался их семьи, такое не прощают. Он смотрел на ее спину и не решался ударить. Она так похожа на свою мать – его единственную, любимую женщину. И даже кожа у нее такая же тонкая и нежная, и глядя на еще не сошедшие красноватые пятна от мужских объятий на дочери, он вспоминал, как такие же частенько на коже жены оставлял он сам в порыве страсти. И да, грешили они тайком еще до свадьбы, и в первую брачную ночь он брал с собой рыбий пузырь, наполненный кровью теленка, запеченного на их же свадьбу! Но никто не смел упрекнуть их, и никто не смел обвинить их в блуде и распутстве! И юная девушка без опаски шла в его объятия, уже зная, что с ним она проживет всю свою жизнь. Он мог понять дочь – это молодость пришла в обнимку с первой любовью, и это все не так уж чуждо отцовскому сердцу. Но как? Как она могла связаться с женатым? С человеком заведомо чужим! И кто этот подонок, посмевший так цинично загубить молодую девичью жизнь? Волна ненависти и досады вылилась в пронзительный визг кнута… Он едва успел чуть отставить руку, и удар пришелся рядом с Терезой; комочки вспаханной земли упали на белую юбку вздрогнувшей девчонки.

- Тереза, кто он? – глухой, пропитанный болью голос отца показался беспомощно потеплевшим, растерянным, беззащитным перед любовью к своей кровинке и неистовой обидой на чужака, покусившегося на святое – его дочь. – Тереза, скажи мне, кто он?