Эффект плацебо

Я боюсь, что Адриан что-то скажет. Боюсь, что его голос напрочь разорвет это плотное полотно тишины, протянувшееся между нами. Я не хочу этого, потому что в тишине мы не отрываем взгляда друг от друга и любой другой контакт не вяжется с остальной мелодией. Поэтому я сама ее разрушаю. Отворачиваюсь, убираю скрипку в футляр и оставляю его на кресле, а сама так и застываю, отвернувшись. Как будто не девочка, а каменная статуя.

– Иногда я думала, что она не считала меня своей дочерью. Она мечтала иметь такого ребенка, как Томас. Он был таким талантливым, таким гениальным, но еще и усердным.

– У него были мозоли на пальцах от долгой игры.

– …и иногда шла кровь, я помню это. Но Адриан, ты не понимаешь. – Я поворачиваюсь к нему и смотрю пристально ему в глаза, – у меня тоже на руках были мозоли, и я тоже играла на этой скрипке много часов. И я помню свои руки с потрескавшейся кровоточащей кожей. Я хотела, чтобы она гордилась мной, я хотела стать хоть на йоту ближе к их негласному клубу гениев, но я не была гением, Адриан! Я никогда не играла достаточно хорошо для нее.

– Ты просто хотела стать лучше Томаса, и это расстраивало Жозефину. Она хотела, чтобы ты была собой.

– Адриан…

Но я замолкаю, потому что он прав. Адриан подходит ближе, и вот между нами около полуметра, и в абсолютной тишине я слышу его дыхание, тяжелое и громкое, и слышу свое – частое и надрывное, будто дыхание пойманного в ловушку животного.

– Грета, ты думала, мне было легко? Ты думала, мне не хотелось быть гением? Но и я им не был, пойми. Томаса избаловало всеобщее внимание, его любили все, и он утонул в этой любви. Мой отец не замечал меня, пока Томас не исчез. Никто вообще не замечал факт моего существования все эти годы с тех пор, как умерла моя мать. Только она любила нас в равной степени сильно. Только она, Грета.

По спине бегут мурашки, и спустя мгновение дрожь завладевает всем моим телом. Я все еще смотрю на Адриана, и в свете фонаря и луны по его лицу бегут причудливые тени. Полотно тишины, протянувшееся между нами, соткано из воспоминаний и слез прошлого. Его невозможно разорвать, но я делаю это.

– Наверное, поэтому мы здесь, Адриан. Потому что нас не любили.

Адриан усмехается, громко шикая, а я хмурюсь, глядя на него. Он поднимает на меня взгляд и смотрит, не моргая:

– Я всегда любил тебя, Грета. Просто ты не хотела замечать.

Дрожь усиливается, я опускаю взгляд и делаю несколько шагов назад. У меня кружится голова, и внезапно внутри становится так пусто, как будто черная дыра в груди всасывает в себя все чувства и мысли. Адриан все еще смотрит на меня, но мне нечего ему ответить, и я не могу ему ответить. Я ничего не могу сказать, я ничего не могу сделать, я – каменная статуя девочки, что умерла в пожаре пять лет назад. И Адриан вздыхает.

– Ты все еще не хочешь замечать, – говорит он и уходит.

Я остаюсь одна в ночи, и когда я бросаю взгляд в сторону скрипки, два золотистых замочка блестят в лучах искусственного света, будто горящие глаза. Они смотрят на меня осуждающе, но я не могу унять дрожь и сделать хоть что-нибудь. Что могут каменные девочки?

Ночью все воспринимается иначе, и слова Адриана никак не вылетают из моей головы, когда я плетусь в комнату, когда падаю на кровать и зарываюсь в одеяло с головой, когда ворочаюсь в постели еще много-много часов, а потом он приходит ко мне во сне и повторяет это снова и снова.

 

***

 

– Грета! – так сложно открыть глаза, и я не сразу узнаю голос. – Грета! – он звучит еще более настойчиво, и чьи-то руки грубо пихают меня в бок, а спустя секунду – стягивают с меня одеяло. – Грета, ну проснись же!

Я с трудом разлепляю веки и моргаю в темноте. Мальчик светит на меня карманным фонариком, и я пытаюсь отмахнуться от яркого света.

– Томас? Что ты тут делаешь?

– Сегодня особенная ночь, она не для сна. Прогуляешься со мной?

– Куда?

– Наружу, глупая. Вставай, пойдем, – он нетерпеливо тянет меня за руку, и мне приходится встать с кровати.

Я совсем маленькая и низкая по сравнению с ним, даже не из-за разницы в возрасте, а просто по своей природе. Ночная рубашка на мне – огромная, достает до колен, рукава подвернуты на локте, но все равно я выгляжу в ней, как в наволочке. Томас проводит по мне лучом фонаря и хмыкает:

– Чудное у тебя платье.

– Это не платье, – бурчу я, набрасываю сверху куртку с капюшоном, надеваю кеды, и вылезаю через окно вслед за Томом. Лестница, что идет совсем рядом, украшена ползучими растениями, и я цепляюсь за одно из них, измазывая ладонь в липком зеленом соке.

– Гадость, – шепчу я.

– Это растение распускается  и помогает мне не соскользнуть с лестницы, когда я поднимаюсь по ней. Зря ты так.