Страница 30 из 118
Люси замолкает и отворачивается. Ее руки сползают с моих плеч, и внезапно становится слишком холодно.
– Что, Люси?
– Он сказал, ты сбежала. Что ты никогда не вернешься. Что ты…
Я вздыхаю и тоже отворачиваюсь.
– Ты поверила ему?
– Конечно же нет! Но…
– Но что?
– Где ты была все это время, Генри?
– Я расскажу тебе. Я все тебе расскажу, обещаю.
Я поднимаюсь на ноги, и Люси следует за мной.
– Что случилось с Майком?
– Я сохранила немного денег, что он кидал в бункере. Я знаю, что они грязные, что Майк не прав, но… Генри, мне было так страшно! Я спряталась не в комнате, в дальнем коридоре, где всегда темно. Майк пробыл в бараках где-то два часа, а потом случилось что-то ужасное. За ним приехали люди на автомобилях из города. Больших автомобилях. Я не знаю, что он натворил там, но они были похожи на преступников. Они забрали всех! Майка, Хьюстона, Черри, Чака... Я сбежала, Генри, мне было страшно, прости меня…
Она снова прижимается ко мне, утыкаясь носом мне в живот.
– Все хорошо, Люси, все хорошо…
– Всю ночь я была здесь, на берегу. Здесь тихо и безлюдно, они бы не поехали сюда, я знаю. Все это время я ночевала в другой части бункера, в самой дальней, там, где большие крысы, но они меня не трогали. Я боялась возвращаться домой. Я…я не ходила на работу, денег Майка хватало. Иногда слонялась по порту – искала Серого, но…
Я замираю. Холод парализует все тело.
– Что с Серым?
– Он тоже исчез, Генри. Как и все остальные. Я одна здесь. Одна осталась.
– Ох, моя девочка… – я глажу ее по волосам и стараюсь не выдать то, как сильно дрожу. От страха или от злости – не знаю, но во мне кипит жуткое нечто. Майкл Ронган – самое страшное, что могло случиться в семье беспризорных детей.
Я беру Люси за руку и мы молча бродим по берегу, пока не успокаиваемся окончательно. Мы сидим, опустив руки в воду, общаемся на уровне переглядываний и верим в то, что вода забирает любую боль. Океан – он бескрайний. Сколько звезд он способен в себе уместить?
– Мне кажется, я умерла тогда, – говорю, не поднимая головы, и почему-то улыбаюсь. Впервые улыбаюсь, не напрягая уголки губ, не пытаясь скрыть эту улыбку. – Мне кажется, я умерла, когда мы с Майком ушли. Он предложил мне ограбить один склад… и сбежал, когда меня подстрелили. Вот откуда у него деньги.
– В тебя стреляли?
– Да, мартышка. Я лежала на спине в темноте, вся моя рука была в крови, но я ничего не чувствовала. Больше ничего не чувствовала. Я смотрела на звезды. Ты не представляешь, как много их было там… не так, как каждую ночь, иначе. Они все смотрели на меня, впервые обратили на меня все свое внимание, впервые я чувствовала себя частью чего-то большого и живого… а потом все вокруг пропало. И я вместе с ним.
– Что было там? Тоннель?
Я смеюсь.
– Не знаю, мартышка. Что бы там ни было, оно выпихнуло меня назад, и, кажется, я попутала реальности по возвращении.
– О чем ты?
– Этот мир – совсем другой. Не тот, в котором я жила раньше.
– Зачем ты вернулась тогда?
– Меня притащил сюда ангел. Чертов голубоглазый ангел.
Люси смотрит на меня как на сумасшедшую, ее глазки-бусины округляются, не моргают. Я снова смеюсь и достаю из кармана фотографию, протягиваю ее ей:
– Вот он. Вот мой ангел одиннадцать лет назад. Вернее, меня спас его брат, который остался за кадром.
Люси долго смотрит на фотографию, хмурится, поворачивает ее, разглядывая с разных сторон.
– Ты о ней писала в дневнике, – говорит она наконец.
Я улыбаюсь.
– Ты читала?
– Угу. Мне стало даже обидно, что я свою жизнь не начала так записывать.
Мы смеемся вместе.
– Нас ждет большое приключение, мартышка. Как только попадем в город, я первым же делом куплю тебе огроменный блокнот, идет?
– Идет!
Мы поднимаемся на ноги и идем дальше.
– Генри?
– Да?
– Так где же ты была все это время? И причем тут ангел?
– Ангел оказался хирургом, Люси. Он вытащил пулю из моей руки и запер у себя в доме. А потом начали происходить весьма загадочные события…
***
Моя рыба жива. Это самое важное, что я должна знать. Я говорю об этом Люси, но она не понимает, и мне приходится долго и вкрадчиво объяснять всю теорию про звезды, океаны и рыб. Когда это произносится вслух, становится смешным. Когда остается на уровне образов где-то в глубине тебя, не обращаясь в слова – кажется похожим на истину.