Эффект плацебо

Пауза. Вдох. Затяжка. Выдох.

– Генри, передай дальше, – пауза, выдох. Туман растворяется в воздухе.

Облако дыма, руки с въевшейся грязью выползают из него, будто серые щупальца из тумана. Пыльный бетонный пол, вонь канализации, гниющая еда в пластмассовых тарелках.

– Люси, подай еще.

Люси. Оборачиваюсь: испачканное лицо, серые глазки. Повзрослевшие слишком рано, они смотрят сквозь меня, будто бы видя самую мою суть.

Пол до мерзости грязный, липкий, пыльный. Приподнимаюсь на локте, еле ворочаю языком.

– Иди спать, мартышка, – шепчу едва слышно, хочу протянуть к ней руки и прижать к себе, но Люси все слышит, чувствует и смотрит на меня слегка раздраженно. Напрасно продолжает взрослеть.

– Генри, передай дальше, – стряхивая пепел на тарелку с обглоданными костями, достаю из пакета просроченную куриную ножку и протягиваю тому, кто позади меня.

– Лучше поешь.

Чак хмыкает и смеется булькающим смехом, будто я вспомнила хорошую шутку. Жаль его. Эх, Чак. Всего на полгода младше меня физически, лет на пять морально. Он выше меня на две головы, ужасно длинные руки и ноги занимают треть комнаты, тело распластано, будто амеба, по полу. Грязная улыбка.

Вдох. Затяг. Выдох. Дым.

Следующий вырывает курятину из рук Чака и вгрызается в нее зубами с отвратительным чавканьем. Черри. Мулат. Курчавые волосы, раскосые глаза. Уминает ножку в два укуса, жир течет по его подбородку, капает на рубашку. Я кривлюсь от отвращения, тихо ругаюсь на него, в ответ – лишь ехидный оскал. Толкаю следующего.

Хьюстон, братец Люси. Похожи, как две капли воды, хотя он на четыре года старше. Даже зевают одинаково. Сам уже в отключке. Спит и прижимает к себе пакет с травкой – его добыча.

Он не проснется, спит очень крепко, потому что работает больше, чем мы все вместе взятые. Мечтает выбраться в большой мир.

– Люси? – снова поворачиваюсь к девочке, она не смотрит на меня. Не любит, когда я за старшую, – пора закругляться. Помоги мне все собрать, – молчание, – слышишь меня, мартышка?

– Не называй меня так, Генри.

– Хорошо, извольте поднять зад и разгрести весь этот хлам, госпожа королева Британии.

Усмешка. Полусмех-полусопение со стороны накуренного Чака.

Люси поднимается, смотрит на меня своей недовольной веснушчатой мордочкой и глазами-пуговками, протягивает мусорный пакет. Я беру его и быстро прохожу мимо отключенных от мира сего тел и собираю остатки «праздника». Кто был на что горазд: дешевый косяк или какое-то пойло. Пожалуй, только я несу в дом еду. Что отмечаем? Смогли прожить еще неделю. Смогли продержаться еще один день.

Темный коридор, единственная лампочка. Бесконечность подземных коммуникаций – наш единственный дом. Иду, еле передвигая ногами. В одной руке несу пакет, другой волочу Люси. Как ни странно, она не сопротивляется. Недовольно сопит, но продолжает липнуть ко мне: боится темноты, будто маленький ребенок.

Вскоре коридор заканчивается, начинаются наши покои: несколько бедных спальных отсеков, света в которых чуть больше. Люси отцепляется от меня и, как зомби, пробирается в свою палатку. Я залезаю следом. Девочка едва падает на ворох одеял и уже начинает посапывать. Прикрываю ее дырявым пледом, воняющим сыростью, и откидываю с веснушчатого грязно-золотистые пряди.

Улыбаюсь. Так, чтобы никто не смог заметить, даже если бы постарался. Мы все здесь так улыбаемся.

Выхожу из каморки и снова ныряю в коридор. Этот – последний. За ним – выход на свалку, в холодную ночь, к небу. Выхожу наружу и чувствую лед воздуха, пробивающегося сквозь одежду. Зашвыриваю мешок с мусором подальше. Замираю. Оглядываюсь.

Звезды.

Ноют руки в ссадинах, но я цепляюсь за ржавые балки и карабкаюсь вверх. Чем ближе к небу – тем лучше. Ноги сами нащупывают перекладины лестницы.

Финишная прямая. Подтягиваюсь на руках и оказываюсь на крыше: теперь все небо в моих ладонях.

Ночь проходит быстро. Я не сплю долго. Смотрю вверх, на маленькие светящиеся бисеринки звезд, на черное покрывало неба, на облако дыма, поднимающееся вверх от сигареты охранника свалки.

Да какого там охранника, он всегда был нашим единственным отцом, другом и покровителем.

Наш Серый.

Такой же ночной скиталец, как и я.

Облако сигаретного дыма приходит в движение и направляется ко мне. Физика: сначала изображение и только после – звук.

– Генри! Ты чего опять не спишь?

Перебрасываю ноги через перегородку и оказываюсь на самом краю. Улыбаюсь. Конечно, Серый не заметит этого в темноте.

– Кто-то же должен за тобой приглядывать, – улыбку в голосе скрыть невозможно.

Серый подходит к лестнице и останавливается перед ней, продолжая выдыхать клубы дыма. Он не поднимется ко мне наверх: возраст не тот, боль в суставах и принципы. Будет стоять и горланить облаком концентрированного табака великие мысли. Будет рассказывать истории из детства, которого всех нас лишили. Так громко, чтобы смогла услышать я. Так тихо, чтобы никто не посмел проснуться и подслушать чужие воспоминания.