Картограф

– Обижаешь. Кто обирает попавших в беду, будет гореть в Аду. Хороший стишок, правда?

– Очень, – соврал Филя и пожал Степке руку. Машина унеслась прочь.

Дверь была по-ночному заперта, и Филя проник в дом через окно на веранде. Как он выбрался? Как попал на набережную? Может, черт вытянул его через печную трубу и пронес над городом? Этакую скачку он бы запомнил. Нет, здесь что-то другое. Филя лег на тюфяк, вынул из трусов карту и положил ее на стол. Сон сразу же одолел его.

– Дурак ты, Филя, как есть дурак, – сказал Додон, подлетая к уху.

– Чего вы обзываетесь?

– А то! Кому было сказано не раздеваться на ночь? Отморозил культяпки?

– Отморозил, – вздохнул Филя.

– Вот! Тебе наука.

– Вы не знаете, как я там очутился?

Додон кашлянул.

– Тайна сия велика есть.

– Не мутите воду. Как? И зачем? И дома рисовать можно.

– Не все и не всегда. Есть карты, которые надо рисовать особо. Бывалые картографы это знают. Одни под крышу, к голубям забиваются, другие в дыры лезут. Тебе вот к Грифону подсуропило попасть.

– И все же, как я там очутился? Сам дошел?

Додон помялся и неохотно сказал:

– Я перенес. Не маши руками, Витязя разбудишь!

– Могли бы захватить мне пальто. Трудно было?

– Трудно! Я тебе не ломовая лошадь. Велел в пальто спать, а ты разганишался. Карту нарисовал?

– Как видите, – Филя кивнул в сторону стола.

– Вот и славно. Можешь отдыхать, картограф. Я приду на той неделе, в субботу.

– Зачем?

– Как зачем? Опять рисовать будем. Готовь пергамен.

И Додон исчез. Филя угнездил голову на подушке, а стопами уперся в остывающую буржуйку. Как бы сделать так, чтобы Додон пореже прилетал? Икону обносить вокруг дома? Чесноком натираться? Еще одна ночь на спине у Грифона, и он покойник.

Утром он не смог подняться с постели. Хребет ломило, ухало в висках, откуда-то изнутри шел нестерпимый жар.

– Что с тобой? – в тревоге спросил Витя, когда услышал сдавленный стон.

– Не знаю, – слабо сказал Филя, натягивая одеяло до ушей. – Плохо что-то. Я сейчас встану.

– Лежи, лежи! – Витя пощупал ему лоб. – У тебя опять трясуница!

– Не трясуница. Простудился я, продуло.

– Эх, говорил я, надо форточку на ночь закрывать, а ты: задохнемся, задохнемся. Болей теперь! Постой, не вертись. Сейчас принесу тебе пойло.

Витя ушел в кухню, и через несколько минут вернулся оттуда с кружкой, полной коричневой жидкости.

– Ивовый отвар, – сказал он. – Пей весь, только не торопись, кипяток.

– А аспирина нет? – спросил Филя, чуть поднимаясь на локтях.

– Вредно лекарствами травиться. Окопытишься! Давай, пей, а то остынет.

Пока Филя давился ивовым отваром, Витя подошел к столу, схватил карту и начал рассматривать.

– Это она? – хрипло спросил Витя.

– Вроде. Не знаю. Тебе видней.

– А почему она такая?

– Какая?

Витя протянул ему пергамен. Это была бы великолепная карта, если бы не одно «но». Когда Филя упал с Грифона, не успевший засохнуть рисунок смазался о его живот. Теперь можно было различить только отдельные черты той местности, которую она изображала: поле, небольшой домик на высоких сваях, реку, петлями изрезавшую местность, и огромного крота в нижнем правом углу – единственный кусок, избежавший смазывания. Одни линии были видны четче, другие слабее, но весь лист был бурым, неопрятным. Филя выругался. Изо рта полезли слова, за которые ему матушка в свое время мыла ему язык хозяйственным мылом. Халтура!

– Я перерисую, – пообещал он и попытался сесть, но от слабости завалился на бок.

– Не получится, – грустно сказал Витя. – Карта – это судьба. Стало быть, она такая.

Он свернул пергамен в трубочку и спрятал его в ножку кровати, которая оказалась полой внутри.

– Прости, – прошептал Филя.

Тюфяк покорно принял его, мысли разбрелись, в горле елозил горький комок.

«Может, у меня и правда трясуница, – уныло думал он. – Заслужил, ничего не скажешь. Хорош картограф! Не уберег рисунка. А все эта бестия, Грифон. Так бы и разбил ему морду, уроду каменному!»

Но на гнев сил не было, он устало водил глазами по потолку и наконец уснул. Через пять дней лихорадка прошла, и он уже мог без посторонней помощи совершать паломничества к ночному горшку. Рана на руке затянулась, но остался длинный рваный шрам, изредка сочившийся сукровицей. На душе было тяжко. И не только испорченная карта была тому причиной. Когда Варвара Михайловна растирала его водкой, он снял кальсоны и увидел, что ноги покрылись странной серебристой коростой.