Картограф

– Берешь везде с собой, особенно, если идешь на дело. Работа опасная, умирать не хочется. Пока возишься, бывает, шальная стрела в спину прилетит. А ты заранее лягушку вытащишь, и все, спокоен. Руки свободны.

– То есть это что-то вроде собаки? – разочарованно сказал Филя, ожидавший уж черт знает чего, только не ловли стрел.

– Не совсем, – уклончиво сказал Витя. – Лягушка много что может. Если с нее содрать кожу, на ней тоже можно нарисовать карту. И не простую, особенную. Немного погодя, когда я ее откормлю, поможешь мне с этим, ага?

– Я лягушку обдирать не буду! – решительно сказал Филя.

– Крови боишься? Ладно, я сам, ты только нарисуй.

– Нет и нет! Убивать животное!! Как ты можешь?

Витя рассмеялся:

– Вот глупый, у нее же новая кожа отрастет. На то она и лягушка!

– Не надо меня обманывать. У лягушек новая кожа не вырастает, только у змей.

– Считай, что это лягушка-змея, если тебе так проще. Да не умрет она, не бойся! Я сам видел. У меня… эээ, сосед такую держал. Из нее столько карт сделали, не перечесть!

– Ладно, но в любом случае, заниматься живодерством будешь без меня. Я пас. А что надо изобразить на карте?

– Этого я пока не знаю, – грустно сказал Витя. – В том-то и проблема. Герой должен искать и сражаться, с тем он рождается, с тем и умирает. И каждый свое дело знает: кому во снах видение дают, к кому калики перехожие приходят, все по-разному. А у меня не получилось. Я немного неправильный.

– В смысле?

– Обычно у героев есть старшие братья, а у меня сестры. Угораздило же их народиться, теперь ничего путью не будет, жизнь наперекосяк.

Филя озадаченно посмотрел на него. Вся эта история – лягушка, стрелы, братья – уж больно пахла выдумкой, литературщиной. Не разыгрывает ли его, часом, Витя? Только зачем?

Сам Витя немного повздыхал и принялся напевать унылый мотивчик, в припеве он подскуливал на манер одинокого щенка.

– Подожди, получается, ты ищешь и сам не знаешь что?

– Ага!

– Беда…

Оба замолчали. Дома вдоль дороги становились все мельче, низкорослей, словно город кто-то по окраинам прижимал к земле, накрыв ладонью, как майского жука. Избы стояли серые, некрашеные, некоторые были по старинке покрыты соломой. Из печных труб стекал дым. Он загибался вниз кошачьим хвостом и бесследно растворялся в морозной тишине. Людей на улицах было мало, только изредка мимо забора пробегала стайка ребятишек или шлепал старик в телогрейке и валенках с ведром в руке.

Через четверть часа они прибыли в Малярово, от которого за версту разило нищетой. Полуразвалившиеся сараи припадали друг к другу в последней попытке удержаться в вертикальном положении, окна домов были разбиты и заткнуты тряпками, в крышах зияли дыры.

– Ррродина, мать ее! – сказал Витя, сплевывая в открытое окно.

Они остановились у небольшого дома, который единственный на улице не выглядел как брошенный родственниками инвалид. Во дворе было чисто, из приоткрытой двери валил пар, слышалось довольное хрюканье свиней и гомон разбуженных кур. Витя деловито отер подошвы о дерюжку у порога, кучно потопал и вошел внутрь. Филя робко плелся следом.

Навстречу им вышла румяная женщина в ситцевом платке. Она улыбалась так мягко и умильно, что Филя тут же оттаял, напряжение в мышцах спало, и даже шарф сам собой развязался.

– Витенька! – кинулась она к сыну. – Заждалась, где был? И кто это с тобой?

Она хотела его поцеловать, но Витя не дался, стесняясь гостя.

– Мать, давай потом. Это товарищ мой, Филимон. У нас поживет пока, ладно?

– Как скажешь, – растерянно сказала мать. – Проходите, пожалуйста, Филимон.

– Можно просто Филя, – предложил тот.

– Варвара Михайловна, – коротко представилась женщина. – Пойдемте, негоже стоять на ветру.

До чего Филе было неловко! Вторгся в чужой дом, где его не ждали, сейчас еды предложат, а он ведь голоден, сожрет все, хоть фетровую шляпу, и будет еще стыдней.

Дверь в кухню была завешана старой простыней, чистой, но замохрившейся по бокам. Хозяева топили на совесть, хоть тащи ушат и мойся, и Филя едва сдерживался, чтобы не оттянуть воротничок. Пока мать Вити накрывала стол и ставила на плитку уже остывший чайник, Филя разглядывал обстановку гостиной. Точнее, это была не гостиная, а общая комната, где обитатели дома проводили большую часть своего времени. Что и говорить, жили Зязины небогато. Единственным предметом роскоши было накрытое ажурной салфеткой радио, стоящее на трехногом столике. С дальней стены на Филю игриво посматривала с портрета девушка, собирающая виноград. Дешевая репродукция, засиженная мухами, смотрелась в этой комнате почти гармонично. Однако в ней был скрытый вызов: вы думаете, мы утопаем в грязи? Нет, мы ценим искусство, нежное и романтическое, и все нам нипочем.