Хозяйка с улицы Феру

Он застыл посреди гостиной. Такие господа редкo показывались мне пешими и столь близко. Чаще их можно было лицезреть вблизи королевской резиденции, где мне почти не доводилось оказываться. На улицах они с высоты седел глядели на нас, мелких буржуа, как на досадные помехи. Порою окрикивали: «Прочь с дороги!». Приходилось перебегать на другую сторону мостовой, чтобы не оказаться раздавленной копытами их чистокровных лошадей.

Таким же безразличным взглядом незнакомый господин смотрел мимо меня. Я оробела, потупилась в замешательстве, не представляя, как с ним говорить. Потом поняла, что не мешало бы забрать у него мокрый плащ и шляпу. Нерешительно протянула руки, что, в моем представлении, сделал бы опережающий мысли господина слуга.

— Ваш плащ, сударь…?

Человек резко отшатнулся. Я тоже отступила на шаг, вздрогнув.

— Где комнаты, мадам…? — глухим голосом спросил.

Развязал тесемки плаща и бросил его мне.

— Лажар, вдова Лажар, сударь. Комнаты на втором этаже.

— Превосходно. Ведите.

— Да, да, непременно, — заторопилась, приходя в себя. — Позвольте показать вам апартаменты.

Он последовал за мною по деревянной лестнице, так и не представившись. В ином случае я ни за что не пустила бы к себе безымянного мужчину без рекомендаций, но сейчас казалось, что отказать не смогла бы, даже призвав на помощь всю силу духа. Подобные люди отказов не подразумевали и умели подчинять своей воле желания других.

Господин оглядел верхние помещения без особого интереса, бросил перчатки на стол, подошел к окну и окинул взглядом темнеющую улицу. Судя по всему, он остался доволен увиденным, или, по крайней мере, недовольства не испытал, сложно было утверждать.

— Это добротный старый дом, построенный во времена короля Франциска, царство ему небесное,  — захотелось убедить господина в правильности его выбора. — Стены каменные. Дрова входят в оплату. Я прямо сейчас разведу огонь — вам, сударь, должно быть, холодно.

 

— Пожалуй, — обронил, взглянув на пустующий очаг.

Опустился в кресло. Вернее — упал в кресло. Вероятно, его сморила усталость. Сколько лье он проскакал, оставалось лишь гадать по грязи, налипшей на ботфорты. Подумалось, что не мешало бы помочь ему стянуть сапоги, но не осмелилась предложить. Утомленность несколько смягчала опасность, исходящую от него, поэтому я осмелела и спросила:

— Не будете ли вы так добры назвать ваше имя, сударь?

Тут же я поняла, что допустила ошибку. Несмотря на то, что мне не доводилось водить знакомства со знатными господами, вероятно, все же следовало знать, что хорошие манеры не позволяют простолюдинам задавать им вопросы.

Господин посмотрел на меня так, будто впервые заметил, и во взоре его промелькнуло замешательство. Меня постигло ощущение, будто я совершила поступок запретный, равносильный лицезрению наготы чужого человека. И дело было не в нарушении этикета, не в вольности даже моей, а в том, что он, похоже, не знал, как ответить на мой вопрос.

— Простите, сударь, — поспешила я исправить свою оплошность, —  простите, ради бога.

И отступила к двери, опустив голову.

— Пустяки, — ухмыльнулся господин. — Как и у всех порядочных католиков, у меня должно быть имя и мне не пристало его скрывать. Так ведь, любезная хозяйка?

В вопросе мне послышалась угроза. Я взглянула на него в испуге. Умом я понимала, что он не должен причинить мне зла, но в душе всколыхнулась безотчетная тревога. Не зная толком, как поступить, я сказала:

— Ваше имя — не мое дело, сударь. Платите исправно первым понедельником каждого месяца, и я буду называть вас так, как вам заблагорассудится. Могу и не называть вовсе, только отзываться.

Опять показалось, что не то сказала. Тем не менее, я говорила правду. Я могла бы прислуживать ему, безмолвно и покорно, как бывало с моим покойным супругом. И уж всяко благородный дворянин имеет на то не меньшее право.

— Люди склонны придавать именам слишком много значения, сударь, — тут же нарушила я собственное обещание.

Показалось, что при этих словах господин помрачнел еще больше. Представилось, что я явилась свидетельницей непроизвольной слабости, которую он не собирался приоткрывать ни мне, ни кому-либо другому. Он был еще очень молод, я была старше, и его печаль была мне очевидной. Годы не проходят бесследно ни для знатных вельмож, ни для безродных мещанок. Несправедливо было злоупотреблять подобным, но незнакомое греховное чувство пробудилось во мне — любопытство.

— Вы оказываете мне честь, сударь, выбрав мое скромное жилище своим местом жительства в славном городе Париже, — осторожно промолвила я.— Смею надеяться, вы найдете здесь то, зачем прибыли.

— Я уже нашел все, что искал. Париж ничем не привлекателен, разве что винными подвалами.