Страница 23 из 65
– Теперь это твой ящик, – с ударением на слово «твой».
– Это я поняла. Ты же его подарил. Но вот что с ним делать?
– Заполнять своими вещами.
– Зачем?
– Чтобы постепенно ты перебралась ко мне жить.
– Зачем мне с тобой жить?
– А зачем тебе жить отдельно от меня?
– Данил…
– Липа! Я же не заставляю тебя в приказном порядке переезжать прямо сейчас и насовсем. Я не прикую тебя кандалами к кухонной плите, чтобы ты восемнадцать часов в сутки кашеварила для ненаглядно меня, а оставшееся время меня же ублажала в постели!
– Данил…
– Липа! Я хочу, чтобы ты смело оставалась у меня ночевать, чтобы не срывалась посреди ночи или ранним утром домой с целью умыться, намазаться своими пахучими кремами и переодеться. Вот твой ящик, – указывая на подарок, – в нем ты можешь хранить все необходимое. Со временем, надеюсь, тебе понадобится еще один ящик, потом еще и еще…
– Данил, я очень люблю свою квартиру.
– А я не «черный» риэлтор и у тебя ее не отнимаю.
– Дань…
– Не смей отказываться! Если подарки искренние, то их всегда делают для себя. Не позволяй моему эгоизму на тебя обозлиться.
На следующий день подарок был заполнен несколькими комплектами нижнего белья, парой чулок, джинсами и блузами. В некогда лаконичной мужской ванной комнате поселились пахнущие лимоном и грейпфрутом шампуни и крема.
Поначалу Липа жила в его квартире по паре-тройке дней в неделю, но этот подпольный гипнотизер и вымогатель все же переселил девушку к себе. Лишь изредка Олимпиада сбегала в свою скромную однушку. И это не был протест, желание проявить независимость, каприз или что-то подобное. Это была потребность в собственном пространстве и времени, которая дисциплинирует чувства и мысли.
Еще в детстве, когда Липа жила с родителями и старшим братом в малогабаритной квартирке, она выстраивала из стульев, подушек и одеял укрытие, где пряталась от мира и даже от любимых людей. Однажды в ее обитель пролез неуклюжий Серега с просьбами поиграть в индейцев, на что Липа поколотила его по макушке цветными карандашами. Стыд от реакции на проделку брата до сих пор обжигал сердце, но научил признавать ошибки и извиняться.
– Слышь, художник! А ты когда мой портрет уже покажешь?
Липа позировала ему по вечерам. За время, проведенное с палитрой и кисточкой в руках, можно было создать несколько десятков незамысловатых картин, но Данил раз за разом усаживал Липу перед собой и правил заметные лишь ему недочеты.
– Он готов. Хочешь взглянуть?
– Спрашиваешь еще? Конечно, хочу!
В музей. Такая картина должна висеть в музее. В роскошной рамке и с автографом автора в нижнем правом углу. Чтобы картиной восхищались. И восхищались девушкой на картине.
Только Липа в этот музей ни ногой. Изображение акварельными красками щекотало самую трепетную чувственность, завораживало. Оно было прекрасно. Так прекрасно, как Липа не будет никогда.
– Очень… красиво, – сдерживая горестный стон, вымолвила она. – Дань… Правда, очень. Ты только не подумай ничего, но можно я сегодня переночую у себя?
– Липа…
– Прошу.
– Я отвезу тебя.
В родном футляре, в одиночестве Липа, наконец, предалась слезам. Картина Данила должна была стать комплиментом, а обернулась ей живым укором. Ей не быть такой лучезарной и сияющей. В портрете Олимпиада увидела ту девушку, которой мечтала быть и которой не стала, – чистую, искреннюю и бесконечно влюбленную.
За очередным всхлипом она не услышала, как распахнулась входная дверь, и в ее обитель ворвался горе-художник… Счастье-художник… Он прижал девушку к себе и начал укачивать, поглаживая по спутанным волосам. Даже не сказал ничего, не объяснился, не признался, как в тайне от нее сделал дубликат ключей от квартиры.
– Я никогда не стану такой, как она… Никогда, – обреченно всхлипывала Олимпиада.
– Тише, Липа, тише.
Его обескуражила реакция девушки на картину. Он старался изобразить ее максимально честно, так ярко, как он видит и как он может написать. Но Липа отказалась от родства с адресованным ей портретом. И впервые Даниил-художник столкнулся в противоречии с Даниилом-человеком. Обе его ипостаси считали, что портрет Олимпиады – лучшее из созданного им. Однако чьи интересы окажутся в приоритете: девушки или картины? Кем из них он готов пожертвовать? Какая сторона личности возобладает: человеческая или профессиональная?
Данил искал вдохновение и не скрывал этого, а, найдя, ужаснулся, что Муза отказывается от своей волшебной силы. Конфликт, который еще недавно растерзал бы его в клочья, в действительности даже не успел полноценно разгореться.