Затмение

Мы с Цаплей присаживаемся в реверансе. Эван спешивается, проходит мимо герцогини и тянет меня вверх, предлагая распрямиться. Бросаю косой взгляд на Цаплю и посылаю ей триумфальную улыбку, ведь ее вежливость великий герцог просто проигнорировал. Строго говоря, если она распрямится без его разрешения, ее запросто могут приковать к позорному столбу и высечь на потеху беднякам.

— Дэш, — Эван подносит мою руку к губам, но от поцелуя воздерживается. Просто поглаживает кожу между костяшками пальцев. — Даже не сомневался, что ты будешь на стороне нищих и обездоленных.

Конечно, он нарочно унижает меня. И делает это изящно — комар носа не подточит. И я знаю, что должна держать себя в руках и просто игнорировать нападки, за которыми нет ничего, кроме желания сказать мне, что с тех пор, как моя семья потеряла все — я больше никто, такая же обездоленная голодранка, только с деньгами, которые получила хитростью и обманом. Ведь Эвану и в голову не придет, что даже брак по расчету может строиться на уважении и доверии. И что старый герцог был моим мудрым наставником. Но пусть думает, что угодно. Это ведь Эван — большая властная задница. И я буду улыбаться и делать вид, что наслаждаюсь его грубыми знаками внимания и попытками меня задеть. Рано или поздно, но мое сердце перестанет так реагировать на его появление.

Надеюсь на это.

— Из-за чего переполох? — Эван опускает взгляд вниз по моему телу, словно я роза — и он пересчитывает количество шипов, о которые придется поранить ладонь, прежде чем завладеть цветком. — Почему, демоны задери, ты всегда в центре какого-то скандала?

— Она пытается оспорить мое право на владение землей, — немного визгливо вмешивается Цапля.

Уууу, это она очень зря. Мне даже не нужно смотреть, как сузились глаза великого герцога Расса, чтобы знать, как ему не по душе такие выходки. Мало того, что посмела открыть рот без его разрешения, так еще и заговорила не в свою очередь, ведь вопрос был явно адресован мне.

— Тали’са, не припоминаю, чтобы разрешал тебе говорить, — не поворачивая головы, мягко произносит он, но от этой мягкости даже у меня мурашки бегут по телу. И совсем не те мурашки, которые этот мужчин способен вызвать у женщины одной своей интонацией. Я уже слышала этот мягкий голос раньше и помню, какие разрушения он приносит вслед за собой. — Или меня память подводит?

Герцогиня охает и присаживается в еще более глубоком реверансе. Фактически, чуть не становится на колени. Я смотрю на нее и запоминаю каждый миг: вот чего может стоить одна нелепая выходка. Слава Триединым, я умнее этой стервы, и мне не придется изображать из себя сожалеющий знак вопроса на потеху всем местным. Стоит ли говорить, что вся чумазая детвора сиротского приюта тут же высыпала на улицу полюбоваться редкостным зрелищем. Нет ничего слаще, чем видеть униженным своего обидчика, и я вместе с ними с удовольствием наслаждаюсь процессом моральной порки.

— Я жду извинений, — немного раздраженно продолжает Эван. Ему плевать, кто перед ним: молодой мужчина или пятидесятилетняя женщина, он получит свое так или иначе, ведь великий герцог Росс не делает скидок.

— Я сожалею, герцог, и прошу простить мою невоздержанность, — искренне трепещет Маррина, ведь она знает, что публичное унижение — лишь самое легкое наказание из множества, которыми герцог любит потчевать зарвавшихся подданных.

— Ты хотела сказать, простить тебе твой длинный язык, — подсказывает он, и герцогиня эхом повторяет слова.

Малышня хихикает, и даже почтенные, выглядывающие из окон банкиры, кривятся, чтобы не выдать улыбки.

— И так, Дэш, что происходит?

Грим протягивает мне оригинал патента, а я вкладываю его в ладонь Эвана. Рискую, конечно, ведь ему ничего не стоит порвать его, но это будет слишком мелочно для человека его уровня, поэтому я надеюсь на лучшее. Герцог скользит взглядом по строкам. Он перечитывает сотни документов в день, ему не обязательно вчитываться в каждое слово, чтобы уловить смысл.

— Откуда он у тебя? — Он сворачивает бумагу трубочкой, но возвращать не спешит.

— Ты же сам сказал, что я всегда на стороне нищих и обездоленных.

— Дэш, — нажимает он интонацией, но я лишь пожимаю плечами. — Трое влиятельных дворян хотели получить лакомый кусок земли под этим сараем. — Он обводит кончиком пергамента «Приют радости». — Но его каким-то образом заполучила ты. Кто продал тебе закладную?

— Волшебная фея положила под подушку, — улыбаюсь я. Ему нравится игра — мне ли не знать. Нравится чувствовать себя хищником, который ловит не вялую гусыню, а резвую лань, и пока я изящно гарцую перед ним, можно не опасаться повторить участь герцогини.

— Дэшелла, ты просто восхитительна в своих попытках прикинуться дурочкой, — нахваливает Эван и жестом предлагает своим стражникам увести герцогиню куда подальше. Но тут же останавливает их и бросает ей, все так же не удостоив и взглядом: — Надеюсь больше тебя здесь не видеть, герцогиня. Всему есть предел, даже жадности. Даже у сирот есть право на свой дом.

Конечно, это игра на публику и небольшой спектакль для меня. Чихать он хотел и на сирот, и на справедливость, а тем более на пределы чьей-то жадности. Если бы этот кусок земли был нужен лично ему, то уже до конца дня здесь бы не осталось даже фундамента. Но, к счастью для детишек, здесь Эван ни на что не претендует. Да и зачем это человеку, в чьих владениях и так треть государства.

— Я слышал, ты прочно обосновалась в «Тихой обители».

Эван делает шаг, и теперь мы плотно прижаты друг к другу. Он с минуту смотрит на мою ладонь в его руке и медленно, как будто пробует что-то новое, переплетает наши пальцы. Я невольно вздрагиваю.

— Разве было похоже, что я приехала погостить? — уточняю чуть сиплым голосом, потому что, хоть в этом жесте нет ничего интимного, он пробирает меня до самых костей. Эван, чтоб ему пусто было, знает подход к каждому человеку, а уж женское сердце для него давно не загадка. — Мне всегда нравился дом, в котором я выросла, а все мы, рано или поздно, стремимся вернуться к родным корням.

— Вас выкорчевали, Дэшелла, какие к дьяволу корни? — Он произносит это с улыбкой, но его выдает взгляд коршуна. — Я готов поверить в сказку про добрую фею, но мы оба знаем, что это добровольный самообман — и не более.

— И я благодарна за него, — говорю совершенно честно. Капля искренности смягчит любой напряженный разговор.

— Ты любишь охоту, Дэш? — резко меняет тему Эван.

Я отмечаю, что он уже второй раз назвал меня сокращенной версией моего имени, хоть всегда пользуется формальным именем. И что-то подсказывает, что и здесь нет случайности.

— Не так, как ее любишь ты. Помнится, никто не был так удачлив в травле лис.

Он вскидывает бровь, удивленный. И сильнее сжимает мою руку, из-за чего мне кажется, будто между нашими ладонями вспыхивает огонек пламени.

— Я не нахожу ничего приятного в том, чтобы загонять мелких беспомощных жертв. Но в Черном лесу видели арха. Он уже несколько недель терроризирует охотников, из-за чего я вынужден терпеть отсутствие к ужину свежей крольчатины.

— Разве архи не вымерли много лет назад?

— Вот и мне интересно, так ли это, — говорит Эван и кружит меня, будто мы в центре танцевального зала. Делает это так легко и непринужденно, что я невольно подхватываю ритм и не сразу понимаю, что вторая его рука лежит у меня на талии. — Завтра, на рассвете, Дэш. Одень что-то такое же потрясающее. Никогда бы не подумал, что мужской наряд превращает женскую задницу в произведение искусства.

— Потому что далеко не каждая задница выглядит так соблазнительно, — вздернув нос, переиначиваю я. Не хочу, чтобы он думал, будто я одна из безликого множества его игрушек.

— Поверь, я обратил на это внимание.

Он отпускает меня, и пока я пытаюсь переварить случившееся, уже оказывается в седле. Проезжает мимо и ладонью скользит по моему подбородку.

— Это не приглашение, герцогиня Аберкорн, — говорит сухо и официально. — Если я не увижу тебя завтра, считай, что нажила большие неприятности на свою неповторимую задницу.