Скарабей

Шакалы

Сладостное наваждение, дарованное Мхотепу, было для него сродни разливу реки, оживляющему почву после долгой изнуряющей засухи.Сердце его полнилось великой любовью,нежностью и страстью которые он готов был бесконечно дарить своей юной госпоже . Ее ум, ее смелость и жажда любви делали невозможными любые другие мысли.

Праздник Долины был не за горами, но в этот раз ни один из номархов не удостоится чести стать мужем богоравной Афири. Она преклонит колени перед царственным отцом и объявит о своем выборе.

Что их ждет тогда? Суровое наказание или высочайшая милость? Мхотеп не знал ответа, оставалось лишь верить предсказаниям Лабиринтов так, как верила Афири. Он мог предвидеть лишь одно - завистливые вельможи приложат все силы, чтобы опорочить его в глазах Солнцеликого, когда узнают о намерении стать мужем царской дочери, обвинив в низких властолюбивых помыслах. И потому визирь, привыкший просчитывать все наперед, все же отдал несколько важных распоряжений доверенным людям. Часть его сокровищ будет надежно укрыта на случай опалы.

Утром последнего дня пребывания царской свиты в доме Мхотепа, когда джати завершал свое утреннее облачение, готовясь предстать перед фараоном , вокруг поднялась суета, словно кто-то потревожил большой пчелиный улей. Что-то холодное и страшное шевельнулось в сердце визиря. Недоброе предчувствие не оставляло его, пока он приближался к покоям правителя.

Большое, залитое утренним солнцем помещение наполняли звуки агонии. На вышитых золотом подушках, дико выпятив белки невидящих глаз, исходя кровавой пеной у широко раскрытого рта, корчился в предсмертных конвульсиях богоравный носитель короны Великого царства.

Все произошло так стремительно, что никто не успел даже подумать о лекаре. Бездыханное тело фараона опало словно пустой мешок на роскошном ложе. На секунду воцарилась полная леденящая душу тишина. Священный трепет отразился в глазах людей, которые увидели смерть своего правителя.

Мхотеп стоял, словно пораженный молнией Сета. Страшная догадка пронеслась у него в голове, сжимая ее мертвой хваткой. Здесь, под крышей его дома, именно в этот случайный визит кто-то совершил подлое и жестокое убийство.

В направленных на него хищных глазах вельмож и жрецов, обступивших тело фараона, он прочел то, о чем ему следовало догадаться раньше — темную и коварную радость от удавшегося заговора. Кто же из них первым кинет ему обвинение, словно кость в свору шакалов? Он обвел потемневшими глазами эти самодовольные алчные лица. Ему всегда завидовали: власть, несметные богатства, безграничное доверие царя — что еще нужно, чтобы получить лютых врагов среди тех, кто сам стремился к этому. Отравление произошло в его доме, среди его слуг!

Скорпион был лишь способом ослабить бдительность Мхотепа, всегда стоявшего на страже безопасности фараона. После всего случившегося визирь почти не отходил от своей царственной подопечной. Медленно действующий яд мог легко оказаться в пище Богоравного, а его недомогания были столь частыми, что он не заметил перемен в самочувствии. Но хуже всего было то, что после исцеления царевны, Рахотеп полностью доверил джати и свое здоровье, принимая изготовленные им снадобья.

Доказательства были излишними. Визирь Мхотеп захотел избавиться от своего повелителя и сам сесть на трон великого царства, совершив страшное святотатство. Каким бы абсурдным это ни казалось, сговорившиеся вельможи сумеют убедить народ в этом преступлении.

Предпринимать что-либо было уже поздно. Мхотеп понял, что разыгранное представление было хорошо спланировано. По обе стороны от него уже оказались царские стражники, воинственно скрестив золоченые хопеши.

— Визирь Мхотеп! Ты предстанешь перед судом, где тебя призовут к ответу за содеянное в твоем доме! — голос, разорвавший тишину, принадлежал вельможе Неферу, который отвечал за сбор податей и не раз сталкивался с Мхотепом, когда тот уличал его в нарушении своих обязанностей и воровстве.

Ловушка, приготовленная для визиря, захлопнулась. Мхотеп закрыл глаза, передавая свою судьбу во власть богов. Единственное, о чем он думал сейчас, то, что заставляло трепетать сердце, была судьба юной Афири.

---

Смерть фараона всегда повергала подданных в страх и растерянность. Нет фараона — нет устоев. Некому поддержать мировой порядок, некому победить надвинувшийся хаос!

На девяносто дней по всей великой державе был объявлен траур. В это время нельзя было чинить суд и расправу. Закрылись школы писцов, чиновники прекратили свои занятия, купцы не привозили на рынок товары. Казалось, жизнь замерла, мир рушился, солнце тускнело.

Уже несколько недель Афири не видела своего наставника. Ей говорили, что он отравил ее отца, что суд, который состоится после погребальной церемонии, вынесет ему справедливый приговор, что ей лучше не произносить его имя, чтобы не тревожить душу фараона. Но все это было для нее пустым звуком. Щеки девушки были постоянно мокрыми от слез. Она требовала позвать к ней Мхотепа.

Никогда раньше она не оставалась без него так долго. Но все вокруг словно не слышали и не видели ее отчаяния, слуги и придворные старались скрыться от безудержного гнева, который она обрушивала на голову каждого, кто старался ее успокоить. Только Джеру было позволено преданно тереться об руки своей безутешной хозяйки, подставляя шелковистую шкурку под ее горячие слезы.

Сон ее был беспокоен. Ей снилось, что Мхотеп сидит рядом у ее постели, так же как в детстве, когда она была нездорова. Однажды лихорадка унесла жизни шестерых царских детей, тогда визирь не оставлял ее покоев несколько дней подряд, следя за ее лечением, пока тень смерти не отступила. Он рассказывал ей старинные предания о богах и героях, его тихий, успокаивающий, немного скрипучий голос звучал совсем рядом, казалось, стоит открыть глаза, и она увидит его благородное лицо, отмеченное мелкими, едва различимыми морщинками у нефритово-зеленых глаз.

Просыпаясь, каждый раз она видела возле себя лишь равнодушных бессловесных слуг, готовых выполнить любой ее приказ, но только не тот, который она раз за разом отдавала им с того страшного дня в доме Мхотепа. Все знали, что любой проговорившийся лишится жизни. Вельможи, захватившие власть, строго следили за своим пленником, о котором все должны были забыть на время траура.

После безуспешных попыток добиться желаемого Афири, наконец, поняла, что теперь уже не может надеяться на чью-либо поддержку и понимание, ее безмятежное отрочество внезапно и жестоко закончилось. Никто не скажет ей, где находится Мхотеп, и она увидит его лишь в день суда.

На исходе второго месяца траура, она уже перестала надеяться получить о нем известия, погрузившись в меланхоличное и отстраненное состояние. Ее поднимали по утрам, словно безучастную и безвольную куклу, растирая благовониями, одевая и украшая драгоценностями. Никто более не слышал от нее ни слова, ни смеха, улыбка покинула прекрасное лицо, словно кто-то похитил ее душу.

Вельможа Нефер вошел в покои царской дочери так уверенно, словно уже был хозяином этого величественного дворца. Подобострастно склонив колени, он обратился к царевне, сидящей в высоком золотом кресле.

— О царственная Афири! Хатхор щедро одарила тебя своей милостью! Разрешишь ли ты мне обратиться к тебе?

— Поднимись, вельможа! Говори!- безучастно бросила царевна. Уже много часов провела она, перебирая свитки с чудесными рисунками и историями , которые когда-то записал для нее Мхотеп, словно пытаясь почувствовать его присутствие.

Нефер хищно улыбнулся и поднял голову.