Страница 2 из 53
Очень простой – всё не случайно.
А может, и нет. Может, все события, имена, улыбки, перемены погоды, чей-то остановившийся взгляд, потерянные книги, странные сны – может, всё это сыплется на всех, как ледяная крупа в ноябре, и только один из тысячи догадается глупо высунуть язык и попробовать – каково это на вкус?
Не знаю.
Просто иногда что-то случается. И привычный мир перестаёт однообразно вращаться и поворачивается незнакомым бочком. Стоп. Отправная точка. Дальше сам решай. Быть или не быть. Только скорее, не то решат за тебя. И потащит тебя дальше как галошу по реке, и будешь ты плыть до следующего поворота – плыть и думать о том, что ты и не галоша вовсе, а старинная каравелла с поскрипывающими мачтами.
Она не вошла в класс, а впрыгнула. Перескочила порог кабинета физики и улыбнулась.
За окнами висел осенний полумрак, синие вельветовые занавески вызывали тоску, но включить свет никто не удосужился. Шестой урок как-никак, народ подустал. Народ домой хотел. Свалить хотели все, но только треть сбежала бы по-честному – этим все выговоры были по барабану. Удерживало только обещание новизны, этакой экспериментальной свежатинки.
Вообще на нас часто делались эксперименты. Иногда мы, подростки начала девяностых, так и чувствовали себя сухумскими обезьянками. Страна менялась, законы менялись, всё менялось. А школа что, хуже? Школа должна быть впереди! Впереди по новизне, впереди по ломке устоев, впереди по созданию новой личности. Какой должна быть эта личность - виделось весьма туманно, но все старались, как могли.
Бог ты мой, чего только в то время не было!
Система Шаталова – конспекты, конспекты, бесконечные конспекты, схемы и рисунки – наизусть, до одури. Это потом, много лет спустя, внезапно оказалось – Шаталов совсем не то имел в виду, и вообще был психически нормальным человеком, а не скрытым фашистом, как мы его себе представляли.
Уроки родного края. Ну, это просто луч света. Сидишь себе, втихомолку делаешь домашку по математике, а милый усатый нянь тихо читает татарские народные сказки.
Музейные уроки. Тоже хорошее дело. Потому что мы вообще не учимся, а едем, естественно, в музей. Для меня – счастливые дни, потому что нет алгебры.
Уроки профориентации. Тут, друзья мои, тесты. Море тестов. Хитро зашифрованных и жутко времязатратных. В который раз убеждаясь, что в коллективе мне не место, руководящие должности не светят, а моя среда – природа, я вздыхала и писала что в голову взбредёт… Но, собственно, всё равно лучше алгебры.
И полный апофеоз – уроки сексологии. Да-да, потому что начало девяностых, и без этого никуда и никак. Вела их странно накрашенная нервная женщина, которая к моему удивлению, оказалась одноклассницей моего папы. Дома я изображала её, а папа валялся на кухне от смеха.
И вот приплыли, наконец. МХК. Мировая художественная культура.
Единственное, в чём я была уверена – тут алгеброй и не пахнет. А значит, можно расслабиться и приятно провести время.
Итак, она впрыгнула. И сразу засмеялась. Была она маленькая, худая, кудрявая, говорила быстро и весело, а когда говорила, казалось, разговаривала и руками – так быстро и красиво они жестикулировали.
- Моя фамилия Гринбаум. Вы можете перевести слово «гринбаум»?
Мы насторожённо молчали. Неизвестно, чего ждать от такой непонятной женщины. За восемь с половиной лет обучения всякого насмотришься, видали мы и таких – на вид-то добрая да весёлая, а потом прижмёт – только держись.
Она быстро нарисовала на доске дерево с листочками.
- Ну вот. С немецкого это переводится «зелёное дерево».
- Мы будем учить немецкий? – спросил кто-то с вызовом.
- Нет. Мы будем заниматься культурой.
Несколько человек закатили глаза.
Но она заговорила – быстро, складно, смешно, и сразу стало понятно – и скучно не будет, и семь шкур не сдерут.
А потом объявила викторину.
Кошмар.
При словах «викторина», «конкурс», «соревнование» на меня всегда находили нервное остолбенение, приступ тупизма и желание залезть в шкаф. Только раз в жизни, ещё в первом классе я победила в каком-то очень локальном конкурсе и получила награду – картонный кружочек с нарисованным котёнком, подвязанный на шерстяную нитку. И эту, прости Господи, медаль я хранила в шкатулке вместе с другими ценными вещицами много лет!
- Кто назовёт автора картины?
Молчание. Я подняла глаза на репродукцию, и давно знакомый образ радостно отозвался в памяти. Я робко подняла руку.
- Рафаэль?
- Правильно! – обрадовалась Гринбаум. – А теперь… В углах этого дома нет ни одного острого угла. Архитектор конечно же…
- Гауди! – выкрикнула я.
- И это! Тоже! Правильно! А теперь фото!
На фото изогнулась балерина. Вот и всё, привет. Балерин я не знала.
- Плисецкая. – сказала Вера.
Конечно, человек лет десять в танцевалку ходит, ещё бы не знать!
- Да, Майя Плисецкая. А теперь…
«Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.»
Тут уж я неприлично возликовала, ибо только на днях наткнулась на этот сонет в журнале «Работница»
- Шекспир!
Действо продолжалось долго. Наконец, Гринбаум шумно обрушила на стол ворох репродукций и вырезок из газет и журналов, порылась в сумке, что-то извлекла и указала на меня.