Чертова погремушка

- Я так и не спал… с тех пор, - сказал Костя. Он не стал раздеваться и лег поверх одеяла, укрывшись пледом. – Хочу и не могу. Глаза болят, голова болит, а уснуть – никак. Только глаза закрою – и вижу ее. Ленка, ну почему ты послушала ее? Ну и пусть я бы вместе с ней… потом… А сейчас что? Зачем мне все – без нее?

Я молчала, не зная, что сказать.

- Все было серое, тусклое, - он говорил монотонно, совсем без интонаций. – Она появилась… Я как будто только жить начал. Только глоток сделал – и все. А теперь что? Думаешь, я смогу снова чему-нибудь радоваться – без нее?

Другому я сказала бы банальное «время лечит». Но только не Косте.

- Постарайся уснуть, - я задернула шторы. – Никита еще не скоро вернется. Потом помянем Лину.

Он молча отвернулся. Я осторожно прикрыла дверь и пошла на кухню готовить ужин.

Никита, зайдя в квартиру, оставил сумку с Костиными вещами в прихожей и заглянул ко мне.

- Ну как он? Спит?

- Не знаю. Я ему постелила в маленькой комнате.

Никита оглянулся и закрыл дверь.

- Слушай, - сказал он вполголоса, - не нравится мне это все. Или, может, я тоже вместе с вами с ума схожу?

- Что случилось? – насторожилась я.

- Вышел из лифта, там, у Кости, открываю дверь, вдруг слышу шорох. Оборачиваюсь – тень какая-то вверх метнулась. Знаешь, как будто кто-то через перила перегнулся и смотрел на меня, а когда я повернулся – спрятался.

- Ты не проверил? – насторожилась я. Почему-то вдруг стало очень страшно.

- Нет. Подумал, что показалось. Зашел в квартиру, собрал вещи. Вышел, жду лифт. И снова такое чувство, что на меня смотрят. Ну, тут уже не выдержал, поднялся на один марш. А на следующем этаже темно, свет не горит. Не рискнул выше подниматься. Мало ли… Спустился обратно к лифту. Слышу – шаги. Вниз по ступенькам. Тихонько так, осторожно.

- Женские, мужские?

- Похоже, мужские. Хотя… не знаю. Лифт подошел, я и уехал. Как-то… очень неприятно.

- Представляю…

Мне вдруг стало холодно. Было в этом рассказе что-то жуткое. Вспомнилось, как мне всегда казалось, что в кустах у дядипашиной парадной кто-то прячется.

Три дня Костя жил у нас. Впрочем, жил – это, пожалуй, с натяжкой. Тело его что-то нехотя жевало, вяло отвечало на вопросы, но большей частью лежало на диване, отвернувшись к стене. А вот где бродили его мысли – можно было только догадываться. На четвертый день он сказал, что хочет переехать в Линкину квартиру.

- В дядипашиной жить больше не смогу, - он не смотрел на меня. – А в Линкиной… Хоть это и ее квартира, но… не ее. Там ничего нет от нее. А мне надо как-то учиться жить одному. Хотя и не знаю, зачем…

Мы с Никитой решили поехать с ним. Помочь собраться, перевезти вещи. Да и страшновато было отпускать одного – после Никитиного рассказа. Мало ли…

С утра меня давило какое-то мрачное предчувствие. Душная, тоскливая чернота. Все во мне сопротивлялось этому переезду – как упирается всеми четырьмя лапами кошка, которую пытаются столкнуть в воду. Но что я могла поделать? Косте было тяжело с нами, а нам – что скрывать? – с ним. А еще… Вечером после похорон я заглянула к нему и увидела, что комната пуста. Костя сидел в гостиной на диване. Сидел, прижав к себе погремушку, и смотрел в пространство пустыми глазами…

- Ты отдашь ее мне? – спросил он, когда мы уже собирались выходить из дома. – Ну хотя бы на время. Пойми, мне сейчас…

Я понимала. К тому же это был еще один шанс избавиться от нее. Но Царица ночи злобно зашипела: «Ты что, с ума сошла? Тебе она намного нужнее. А он сам хотел стать независимым от нее. Вот и обойдется». Как ни странно, тощенький голосок совести на этот раз подпевал ей: «Не надо! Лучше пусть переломается, но останется свободным».

- Прости, - сказала я, отводя взгляд, - но я тоже без нее не могу. Ты теперь не на другом конце города, всего пятнадцать минут езды, заезжай, если что.

Костя обреченно вздохнул, но спорить не стал, только еще больше ссутулился и помрачнел.

Его машина осталась в Купчино, и мы поехали на Никитиной. За те полтора часа, которые мы то ползли, то стояли в пробках, не было сказано ни одного слова. За нас преувеличенно бодро трепались запертые в коробочке радиоприемника диджеи. Никита напряженно следил за дорогой, я рассматривала то собственные колени, то ногти. Костя дремал на заднем сиденье, судорожно прижимая к себе спортивную сумку.

Никита остановил машину у парадной, они с Костей вышли, а я никак не могла заставить себя – словно приросла к сиденью. Никита постучал в стекло. С трудом выбравшись, я захлопнула дверцу и продолжала медлить, делая вид, что проверяю, сработал ли центральный замок. Сердце отчаянно колотилось, стало трудно дышать. Навалилась черная, душная паника.