Страница 107 из 123
- Лин, ну что ты с ним так? – однажды спросила я, когда Костя, опустив голову и кусая губу, вышел из палаты. – Я понимаю, тебе плохо, но он-то при чем? Вам наоборот бы сейчас…
- Пусть потихоньку отвыкает от меня, - оборвала Линка.
Согласиться с ней я не могла, но и спорить не стала. Кто я такая, чтобы ее судить? Справиться бы с досадой и раздражением, мутной струей мешавшихся с жалостью и сочувствием.
Линка вовсе не была героиней. Она была самым обыкновенным человеком, который хоть и принял героическое решение, но все равно боится и не хочет умирать. Она капризничала, плакала, изводила нас с Костей, медсестер и врачей, потом вспоминала о ребенке и на какое-то время брала себя в руки. Конечно, Линка в любой момент могла бы отказаться от своего выбора, и это добавило бы ей шансов, но она твердо решила: ребенок будет жить, даже если ей для этого придется умереть. Мотивами своего решения она не делилась, а я не спрашивала. Но понимала: я бы так, скорее всего, не смогла.
Странное дело, но только в палате у Линки я становилась похожей на саму себя. Царица ночи помалкивала, и навязчивые мысли об опере меня не мучили. Обычно я приезжала после обеда и оставалась до вечера, пока меня не забирал Никита.
Я практически не виделась теперь с Костей («пост сдал – пост принял») и не знала, какая роль отводилась ему. Мне приходилось быть девочкой для битья и жилеткой для слез, а вот Никита для Линки был эдаким глотком позитива. Он входил в палату – она расцветала, начинала улыбаться и даже, к моему удивлению, слегка кокетничать. Никита каждый раз привозил ей что-то приятное: цветы, новую книгу или журнал, мягкую игрушку. Я молча сидела, чувствуя себя выжатым лимоном, и наблюдала, как они болтают и даже смеются, и в этот момент Никита казался мне необыкновенно привлекательным. Вовсе не потому, что я испытывала какую-то ревность, нет. Скорее, я восхищалась, что он может хоть как-то приободрить Линку.
А потом мы ехали домой, и с каждой минутой восхищение становилось слабее и слабее, пока не уступало место привычному раздражению. Я снова превращалась в пленницу Царицы ночи. И только погремушка могла меня хотя бы на короткое время успокоить.
Всю ночь я сражалась с кошмарами и вдруг под утро приснилась себе беременной. С огромным животом, где деловито возилось маленькое существо. Я положила на живот руку, слегка нажала – и оно толкнуло меня в ответ. Словно поздоровалось. Теплая, яркая волна счастья затопила с головой. Я почувствовала себя кошкой, блаженно греющей на солнце живот с будущими котятами.
С тех пор, как я узнала о Линкиной болезни, к мыслям о ребенке («надо, надо!») примешался какой-то глубинный страх. Возможно, если б я спокойно подумала обо всем, то и вовсе отказалась бы от этой идеи, но думать тоже было страшно. Я напоминала себе глупую блондинку, которая, одурев от критической ситуации на дороге, бросает с визгом руль и закрывает лицо руками – будь что будет. Но как бы там ни было, время подошло, и мы сделали еще одну попытку. Скорее всего, просто по инерции. Я ничего не ждала, не считала дни, не прислушивалась напряженно к своим ощущениям. Словно вообще забыла о том, что теоретически могла забеременеть.
И вдруг этот сон. Неужели правда, подумала я - наполовину еще во сне, прижав руки к круглому животу, наполовину уже просыпаясь. Неужели получилось?
Радость была такой яркой, такой кружевной, такой пузырящейся – как сладкое холодное шампанское. Откинув одеяло, я вскочила и издала восторженный визг на все свои три с лишним октавы. А потом опустила глаза, коротко выругалась и сдернула с кровати испачканную кровью простыню. Солнце погасло.
Потом я долго сидела под горячим душем, сжавшись в комок на дне ванны. Меня била крупная дрожь, и я никак не могла согреться. Мыслей не было. Только какие-то обрывки. И разочарование – черное, как ночь. Совсем недавно я думала о возможном ребенке как о досадной необходимости. Не нужен, не хочется – но надо, надо… Даже толком и не понять, зачем, но все равно надо. И вот теперь сидела в ванне, на голову и плечи текли колючие струйки воды, и казалось, что последний шанс так и не дался в руки, и больше в моей жизни ничего хорошего уже не будет.
А потом вдруг словно укололо: да что же я сижу-то, ведь надо к Линке!
Я вылезла, вытерлась, наскоро оделась и причесалась, даже завтракать не стала. Что-то подгоняло меня – темное, мутное. Быстрее, быстрее!
С неба сыпалась мелкая противная грязь, автобус опаздывал, я бродила по остановке, как заключенный на прогулке в тюремном дворике. Рука тянулась за телефоном – позвонить Косте или Линке, но почему-то я так и не сделала этого.
В автобусе противно пахло бензином и грязными тряпками, на шоссе образовалась гигантская пробка – где-то впереди столкнулись машины. Автобус передвигался короткими резкими прыжками, меня укачало.
«Господи, ну быстрее!» - взмолилась я и тут же удивилась. Давненько я не обращалась к богу, даже вот так, машинально, не задумываясь. С того дня после праздника Преображения, когда я сидела у часовни и смотрела вниз сквозь толщу мрака, мысли о боге, о церкви ни разу не приходили ко мне в голову. Равно как и о том, что за Линку не мешало бы помолиться. Нет, вру. Один раз мы разговаривали с ней, и я предложила пригласить Того Самого Священника, но она отказалась. Сказала, потом…