Страница 9 из 168
«Я пойду к господину Маньюсарье, — решил он, несколько успокоившись. — Я скажу, что хочу уйти отсюда. Вряд ли он станет держать меня силой».
С момента появления в квартале манрёсю он ни разу ещё не видел главного наставника труппы, и это казалось странным, но Миреле решил, что, вероятно, сможет найти его в той самой беседке, в которой очнулся несколько недель назад — без имени и без воспоминаний.
Он не помнил, где находится эта беседка, и проплутал по саду добрых полтора часа, но обретённая решимость его не покидала — казалось, что это единственно возможный выход.
«Это была дорога… Широкая дорога из белого камня, — вспоминал Миреле, закрыв глаза. Хотя он шёл по аллее, ведущей к беседке, уже после того, как выпил снадобье, воспоминание всё равно было туманным, как во сне. — Была ли она прямой и ровной, как след от пущенной стрелы? Или же, наоборот, извилистой, путаной и сворачивающей то направо, то налево? Я помню лунный свет… Лунный свет был разлит, как молоко, белоснежный и тихий, и было темно и светло одновременно».
Он остановился, почувствовав, как внутри что-то замерло.
И пошёл дальше, не открывая глаз, ориентируясь на своё странное, щемящее чувство, как на волшебную стрелку, указывающую направление. Он натыкался на стволы деревьев и царапал о ветки кустов руки, под ногами была уже не поверхность аллеи, а рыхлая земля, пару раз он споткнулся и чуть не упал навзничь, но ощущение всё нарастало — звенело внутри и переполняло грудь, подступая к глазам, как невыплаканные слёзы. Оглушало, как рокот далёкого океана, которого он никогда не видел. Накатывало, как гигантская пенная волна, с шумом разбивающаяся о берег и снова отступающая — каждый раз, когда он делал шаг, чтобы приблизиться к ней.
Миреле остановился, когда понял, что это больше, чем он может вынести.
«Всё, — пронеслось в голове с пугающей отчётливостью. — Всё, это оно».
Он открыл глаза и увидел беседку, а внутри неё — человека.
Тот стоял к нему спиной, и Миреле видел только волосы, струившиеся до самого пола — тёмный янтарь, пронизанный золотыми сполохами. Человек стоял, раскинув руки, и ветер трепал длинные рукава его тёмно-зелёного одеяния, расписанного причудливыми узорами, и было совершенно отчётливое ощущение, что это не рукава, а крылья.
Миреле задохнулся.
Тогда незнакомец повернулся к нему лицом, и та волна, которую Миреле ощущал всем телом, и к которой пытался приблизиться, закрыв глаза, наконец-то налетела на него, накрыла с головой, и он утонул. Но если это была смерть, то ничего, прекраснее, чем смерть, не существовало в жизни.
«Я лечу», — думал он с улыбкой и летел через звёздные пространства, а где-то далеко внизу вспыхивали узоры созвездий, рождались и умирали чужие солнца, рассыпались искры северного сияния.
Тысячи человек прожили жизни, тысячи невиданных животных пронеслись по саду, тысячи растений расцвели и увяли, оставив терпкие плоды. Очертания континентов ожили на карте мира и начали двигаться, распадаясь и сливаясь вновь; их узор менялся беспрестанно, и этот танец был неостановим.
Миреле всхлипнул и повалился в мокрую от росы траву.
Много времени спустя он увидел лицо незнакомца вблизи. Тот подошёл к нему и наклонился, глядя участливо, но в то же время свысока. У него были большие глаза, удивительного сине-зелёного оттенка, как чистейшая морская гладь в лагуне, подсвеченная солнцем.
Несколько прядей каштаново-золотистых волос, обрамляющих лицо, были, в тон глазам, выкрашены в изумрудный. А также в другие цвета — лиловый, алый, синий; тоненькие прядки, льющиеся по ровному шёлку волос, как разноцветные, сверкающие ручейки.
«Надо же, а я ещё боялся испортить себе причёску тем, что покрасил прядь», — промелькнула в голове у Миреле первая сознательная мысль.
— Что ты здесь делаешь? — спросил незнакомец. Не удивлённо и не укоризненно, скорее, по-прежнему участливо.
Миреле облизнул губы и попытался подняться на ноги.
— Я… искал господина Маньюсарью, — произнёс он с некоторым трудом. И едва удержался от того, чтобы добавить: «Я искал его, но теперь он мне не нужен».
— Зачем? — тонкие брови чуть приподнялись.
Миреле ёрзал на месте.
Ему хотелось соврать или, по крайней мере, не рассказывать о своих прежних целях, но нечто заставляло его, как будто кто-то дёргал за невидимые ниточки. И он, подчиняясь, говорил правду.
— Я хочу уйти из дворцовой труппы.
— Почему?
Ответ на каждый новый вопрос давался с трудом, словно его вытягивали силой, и Миреле мучился, как никогда прежде.
— Потому что мне здесь плохо, — наконец, заставил себя признаться он. — Мне здесь не место. Это не мой дом.
— А где твой дом?
— Нигде… — обречённо сказал Миреле и закрыл глаза. — Его не существует.