Страница 8 из 11
- Я готов, Вероника, с удовольствием, - тихо проговорил укрощённый этим видением бравый энкавэдэшник и отвёл взгляд.
- Оцените одежду, майор, - сказал режиссёр, указав на Веронику, как на манекен, - шили по спецзаказу, по тем ещё выкройкам. Всё-таки дочь председателя. Хотя.., вряд ли так в деревне одевались… Но картинка изумительная.
Ну, начнём. Вы на коне с вещмешком поднимаетесь по грунтовке на вершину холма и спускаетесь в село. Рядом с вами, тоже на коне, Алексей, сержант, местный представитель НКВД и ваш помощник. Его Эдик Зотов играет, ну, вы помните, он у вас свидетель какой-то… Спускаетесь с холма медленно, шагом, говорите об убийстве…
Подъезжаете к дому покойного председателя, молодцами соскакиваете с коней и входите в дом. Там убитая горем Люба. Вы знакомитесь, опрашиваете её, потом остаётесь у неё на постой. Текст помните?
- Да, сейчас просмотрю ещё раз.
- Так, Вероника уже готова. А скакать вы умеете, Владимир Стаханович?
- Как это?
- На лошади кататься.
- Да, я и сейчас по выходным в конный клуб хожу. Зачем забывать классическую выучку.
- Тогда всё в порядке. Хотя сегодня никакого скакания у вас не будет, Вероника, иди в дом! Товарищ майор, повторите ещё раз сценарий, там длинный диалог о коллективизации.
- У меня хорошая память, Осип Валентивич, я всё помню.
- Ну, и хорошо.
* * *
Наконец, приступили к съёмке. Оператор с открытого УАЗика нацелился камерой на вершину холма. Лыткин с сержантом Алёшой на лошадях ожидали команды на обратном склоне зелёной сопки. С высокого синего неба солнце ярко освещало лесостепной холмистый ландшафт речной долины.
- Внимание! Приготовились! – крикнул Железнов в мегафон, сидя неподалёку в плетёном кресле. На холм поднялась девушка-ассистент с хлопушкой-нумератором.
- Мотор!
- Есть!
- Камера!
- Есть!
Девушка Женя с хлопушкой, на которой было написано название фильма - «Отобрать и поделить» - произнесла номера сцены, кадра и дубля, хлопнула палками и, вильнув ягодицами, ушла в сторону. Режиссёр махнул рукой:
- Начали!
После этой команды Лыткин с сержантом слегка пришпорили коней и шагом начали подниматься на холм. Внизу их поджидал съёмочный, без верха, УАЗик с оператором и перебравшимся туда режиссёром. Наконец, въехали на вершину.
Что-то вдруг непонятное произошло с майором. Он не увидел ни съёмочной группы, ни джипа, ни оператора с камерой, ни режиссёра. Не было никакой съёмочной группы, никого. Все куда-то исчезли.
Впереди раскинулось поле, одинокие деревья по обочинам дороги, в конце которой раскинулась панорама села Речное с деревенскими бревенчатыми избами, хозяйственными постройками, с вращающей крыльями древянной же мельницей (откуда она взялась?), большим скотным двором, стадом коров и лошадей на околице, шедшими к реке на водопой. У пристани стоял белый пароход с большим гребным колесом и дощатые лодки. Там, где до съёмок распологалось Речное-новое с кирпичным сельсоветом, площадью и пятиэтажками, желтело пшеничное поле.
Лыткин резко остановил коня. Сержант также остановился и недоумённо посмотрел на уполномоченного из области.
- А где …э-э-э..? – растерянно спросил Лыткин, указывая на пейзаж.
- Что, товарищ старший майор? – озадачился сержант, переводя взгляд с начальника на село и обратно.
- Ну, люди, группа, сельсовет.., - нерешительно, и внимательно наблюдая за Лёшей, уточнил майор.
- А-а, сельсовет. Вон там, посерёдке. У сына Кулагина, Егора, дом под комунну экс.., отобрали. А люди все на скотном, понятно, работают, а кто картоху полет. А дом председателя там же, у сельсовета.
- Да, что-то я.., - майор тряхнул головой, приосанился, поправил фуражку, - Ладно, всё отлично, погода, говорю, хорошая… А что, сержант, - строгим голосом спросил он, - Как у вас идёт коллективизация? Какую думку середняк думает? Голова у вас не кружится от успехов?
- Да идёт себе, родимая, помаленьку. Инвентарь весь, сеялки-молотилки, мельница, коровы, лошади, то есть скот весь уже …э-э-э… ну, стал коллективом. совецким. Колхоз попёр, ещё четыре трактора недавно пришли: «Фордзон» и «СТЗ», во, силища, сеялки, молотилки моторные… Середняк вроде за нас, но как-то косо посматривает. «Да, говорит, сильная власть, уважаем. С голоду бы только не помереть, а так поддерживаем и одобряем. Совсем заел кулак-кровопивец». Но это ничего, прижмём контру, - кого сошлём, кого шлёпнем.
- Ну, со «шлёпнем» поосторожнее, это область решает. А поприжать классового врага надо.
- Ещё как поприжали, - нахмурился сержант,– земля сейчас вся уже считай отошла к колхозу. Лошади, коровы, телеги, сеялки, веялки, бороны, хомуты, даже кнуты абаб.., абаб…
- Обобществили, - помог майор.
- Мы с Ефим Пантелеичем, Свистовым и щегловской тройкой нагрянули к кулаку нашему, Орлову, - улыбаясь, поведал начальнику сержант, - изъяли всё, даже горшки и ухваты, бельё тёплое с этого кулачья и их выродков поснимали, ложки, вилки… А помощник мой, Свистов, вытащил из печи горшок с кашей, и этой кашей давай в иконостас швыряться, хе-хе А горшок изъял в пользу коллектива. Вот это я понимаю, - сознательность. У него раньше хозяйства не было, уехал в город, записался в комсомол, активом стал. Ему отец в город написал, что, мол, «тройка последний хлеб отбирает, с семьёй не считаются», а Свистов ему отписывает: «Хоть ты мне и батька, ни слова твоим подкулацким песням не поверил. Я рад, что тебе дали хороший урок. Продай хлеб, вези излишки - это мое последнее слово». Вот это сознательность! Его опять в деревню, на раскулачивание и на колхоз по линии НКВД. А кем был бы Свистов, если бы марксизма не было и революции? Теперь он – интеллигентская прослойка. Тридцать три семьи определили как кулаков и выселили их по второй категории. Подкулачников пока оставили.