Страница 19 из 121
— … лучшая ученица и одна из самых талантливых моих учениц, — продолжал Март.
Рядом звякнул тарелкой Лёша. Его уязвила мысль, что лучшей ученице не обязательно быть самой талантливой. Мы вместе поглядели на жениха. Тот смотрел уже не совсем осмысленно. Откинувшись на свой стул, он обнимал рукой спинку Викиного.
— … будущее русской женской поэзии.
Будущее пряталось под внезапной фатой, но и сквозь фату было видно, что оно рдеет.
— Разумеется, не буду отрицать, что я тоже приложил к огранке этого потрясающего таланта некоторую сумму усилий, — продолжал Март. — И когда буду умирать…
Гости не дождались его смерти. Сзади нас уже танцевали, и остаток мартовской речи потонул в музыке. Когда все плясали, я несколько раз пытался перехватить Вику, чтобы серьёзно с ней поговорить о поэзии, но пока всё промахивался. В одну из таких попыток я наткнулся на деву-мотоциклистку и протанцевал с ней целый медленный танец. Не казавшаяся вначале красивой, она была уже привлекательной. Правда, непринуждённого общения у нас не получилось: губы девы приходились на уровне моего уха, а разговаривать ухом было жарко и щекотно.
А вот со свидетельницей невесты, одной из сокурсниц Вики, мне сразу повезло. Её маленькие ушки-торчушки располагались для меня в самый раз, и жаль, что девушка слишком часто отстранялась, делая круглые глаза, будто я нёс несусветную чушь. Ну, может, и нёс. Мы с ней протанцевали весь вечер и несколько раз выходили подышать на балкон. Там была уже ночь, и в темноте черты девушки становились ещё более необычными. В целом она была невероятно мила, с тёмными глазками, круглыми щёчками, но когда говорила, и даже особо не улыбаясь, в уголках её пухлого ротика образовывались две складочки, треугольные ямочки, два острых клычка, направленных строго вверх. В темноте это возбуждало. Возможно, и на моем лице играли какие-то светотени, потому что мизантроп Гошка, который уже засыпал на мансарде, только и буркнул из-под подушки, когда мы пробирались назад:
— Ну, конечно. Влюбилась Баба-Яга в Кощея Бессмертного и говорит ему: «Ты моё ненагляднище и любимище!..»
Он ошибался. Если бы Баба Яга в самом деле так говорила, то к утру могла прицепить на мой нос бельевую прищепку, привязать к ней верёвку и вести меня на поводу в ЗАГС.
Свадьба проходила непринуждённо. Даже Викина мама, Эмма Витольдовна, танцевала со своим мужем. Сам дядя Витя после этого захотел показать, как мог плясать в юности, и, действительно, изобразил что-то вроде брейка вприсядку, но потом стал хвататься за сердце и, бухнувшись в кресло, снова положил живот себе на колени.
Всем досаждал только свидетель жениха, шафер, который искал напарника, чтобы вместе с ним отправиться в Москву за ящиком коньяка, то ли выигранным, то ли проигранным. Каждого, кто ему отказывал, он хватал за руку и с силой вытаскивал на улицу, чтобы продемонстрировать, что уходит один.
Какая-то женщина, может быть, мама, а, может быть, тётя жениха, часто плакала, и ей давали валокордин, а ещё успокаивали словами, говоря: «Ничего. Ничего. Замуж жёнами не выходят». Имелось в виду, что готовыми жёнами. И тут все снова смотрели на танцующую Вику.
К этому времени она уже скинула с себя свадебное платье и переоделась в джинсы и кофточку. Кофточка была коротка, спереди обнажился пуп, со спины — с полдюжины позвонков. Танцевала Вика одна, одиноко, без музыки, по-кислотному. Извиваясь до потолка и безвольно стекая на пол. Под конец на полу остались только длинные ноги и веснушки.
Её жених сидел, развалившись в кресле, и держал на коленях два невидимых револьвера. Пальцы его подрагивали, вероятно, сообщая о том, что жених сейчас палит во все стороны. Жених спал.
— Я семейный психолог, — подошёл ко мне семейный психолог.
— Я вас помню.
Я его помнил. Пару часов назад этот же психолог произносил тост, начинавшийся словами: «Я семейный психолог». После этого сделал паузу и сказал, что считает семейную психологию лженаукой. А ещё через паузу, уточнил: «А уж если наукой, то наукой о том, как жить вдвоём без любви». За столом все должны были засмеяться.
Сейчас психолог держал в руке бокал и предложил чокнуться. Мы чокнулись.
— Любовь, — сказал психолог, — вот лучший психолог. Не я! О, не я!
Обращаясь ко всем подряд, психолог заодно предлагал продолжить разговор о любви на его даче (отсюда через участок), а когда ему отказывали, легко переключался на роль знатока местных нравов.
— Вот появился, — показал он бокалом, — настоящий в прошлом священник.
Настоящий в прошлом священник, отец Гедеон появился в строгом чёрном костюме и белой рубашке, без галстука, в чёрной шляпе. Прилепи к нему пейсы, он мог бы сойти и за ортодоксального иудея, но! — окладистая борода и такой же купеческий пробор в волосах, правда, туго стянутых на затылке в мало-не-лошадиный хвост. Шляпу он по русскому обычаю снял. Называть отец Гедеон себя просил Гедеон Павлович.