Страница 45 из 89
На самом деле, это не было похоже на её привычные представления о кузницах, а скорее напоминало мастерскую из какой-нибудь старой книги. По всему вагону стояли столы со множеством инструментов, коробы с кусками металла и горками камней, ткани, лупы, микроскопы и пинцеты. В центре вагона горячий воздух клубился у чана с тлеющими углями. Лилия прошла вдоль столов, глядя на оставленные инструменты и валяющиеся вокруг листы с зарисовками. На одном из них она увидела пряжку, а рядом – брошь, копию которой она носила на рубашке. «Так значит, Андрей работает здесь», – поняла девочка, рассматривая эскизы. В памяти всплыл блокнот, до сих пор лежащий в её рюкзаке, и бумаги полетели обратно на стол, а сама Лилия вылетела из вагона, чувствуя, как вновь закипает внутри раздражение. Вновь и вновь накручивая себя, она промчалась через ещё несколько вагонов, не задерживая взгляд, и остановилась только тогда, когда под ногами захрустел снег.
Она стояла на заснеженной опушке, позади шумели сосны, а с потолка падали белоснежные хлопья. Одно из них опустилось на язык и растаяло, оставляя знакомый с детства покалывающий вкус снега. Пройдя по сугробам несколько шагов, девочка ахнула. Зимняя поляна раскинулась на несколько метров вокруг, но сам вагон был гораздо, гораздо больше.
Здесь собрались четыре времени года, каждое – на пике своей красоты.
На жёлто-красном пятачке осени летали листья и капали последние дожди. На зеленеющей весне распускались цветы, начинали петь птицы, дули свежие тёплые ветра. Лето сияло солнцем и песком, шумело морем и пахло солью.
Она забыла, что значит дышать.
Это была сказка про двенадцать месяцев, сошедшая с экрана старого телевизора и развернувшаяся в одном, казавшемся бесконечным, вагоне.
Это просто не могло быть взаправду. Но это было, и с каждым хрустящим шагом, с каждым сантиметром кожи под одеждой, который охватывал колючими пальцами мороз, этот мир внутри мира становился всё более реальным. Изо рта при каждом выдохе шёл пар, и Лилия понимала, что замерзает, а сугробы всё не кончаются.
«Мне бы в весну попасть, – подумала она, вздрагивая от попавшего в ботинки снега, – а лучше сразу в лето».
Следующий шаг – и нога опустилась на белый горячий песок, а тело тут же стало согревать солнце. Словно вагон услышал её просьбу и подвинул времена года. Обернувшись, она увидела зиму, весну и осень, такие же небольшие, но бесконечные, каким сейчас казалось лето. За спиной у неё шумело море, волосы развевались от солёного ветра.
«Нет, я уже ничему не удивлюсь. Даже этому».
Она действительно увидела море, омывающее песчаный берег. Настоящее, чистое море, которое никак не могло здесь оказаться. Как не могли и четыре сезона собраться в одном помещении.
«Боже… Почему Андрей не рассказывал мне об этом месте?!» – мысленно воскликнула девочка, чувствуя, что её разум уже отказывается всё это понимать. – «Почему он не рассказал мне о такой красоте?!»
Но ведь Андрей рассказывал о «вагоне-четвёрке», и частенько говорил, что хочет показать ей «что-то невероятное» ещё до появления Игоря (как же давно это было!). И после он испёк блины как на Масленицу. Может быть, он как раз хотел показать ей этот вагон, и тогда они смогли бы проводить зиму даже на Поезде?
Девочка вновь обернулась, с грустью глядя на сугробы. Масленичная неделя уже началась, 23 февраля будет в конце недели, а про день Святого Валентина она и вовсе забыла со всеми этими ссорами. Настроение сразу упало ниже некуда: вряд ли Андрей теперь согласится печь для неё свои безумно вкусные блины, да и вообще что-либо праздновать. Совсем расстроившись, она подумала о двери, и пальцы сразу нащупали ручку. Выйдя на площадку и с некоторым наслаждением оглядев темноту вечной ночи, она прошла в следующий вагон, надеясь, что до галереи осталось немного.
И вагонов действительно было немного: музей, ещё один музей, третий музей, склад, заваленный запчастями для проводников и ресторанных автоматонов, вагон спутанного времени и вот она – галерея одинокого художника. Дезин действительно выглядел одиноким: он сидел у мольберта, разглядывая свою палитру, а над его головой пусто белел чистый холст.
– Здравствуй, – призрак вздрогнул и поднял голову. – Я решила навестить тебя… Как твои дела?
– Не очень, как видишь, – он грустно улыбнулся и окинул рукой галерею. – Поезд всё восстановил как было, но…
– Ты всё ещё винишь себя в том пожаре?
Дезин кивнул, и Лилия покачала головой: с тех пор прошли недели, но ей они казались месяцами, полными событий.
– Если бы я не следовал слепо картинам, которые демоны посылали мне в голову… наверное, они делали это, потому что я избежал ада и спрятался здесь! И если бы не я, никто бы не пострадал!
– Но никто не пострадал, Дезин, – девочка села рядом и внимательно посмотрела в печальные полупрозрачные глаза. – Всё обошлось, тебе не в чем себя винить! И Поезд тоже так считает!
– Правда?..
– Конечно! Иначе он не стал бы восстанавливать галерею. Поезду нравится то, что ты делаешь. Поэтому тебе нельзя опускать руки!
– Но раньше я жил этим, – он обвёл рукой увешанные копиями стены. – А теперь мне настолько страшно, что я не вижу ни одну картину! Вдохновение покинуло меня, какой из меня теперь художник?!
Лилия вздохнула. Она понимала, как чувство вины может влиять на человека – сама испытывала это уже который день, – но всё же чувствовала, что Дезин, как и многие творческие личности, преувеличивает безысходность своего положения. Художнику же совершенно так не казалось: он летал по галерее, вздыхая и пустым взглядом глядя на уже готовые полотна, словно ожидая, что какое-нибудь из них снова взорвётся.