Бесовская таратайка

Я согласно кивнул и Сухов продолжил.

Свои показания Нестеров-младший дал 29 сентября 1962 года, через два дня после моей перестрелки с пассажирами черной “Победы” в Карпове. А через 5 дней после этого, 3-его октября, в то время, как я валялся на больничной койке, в Москве, в своей квартире, покончил с собой, раскусив ампулу с цианистым калием, капитан госбезопасности Сумной В. В., который, как потом выяснилось, имел непосредственное отношение к описываемым событиям.

Вышли на него совершенно случайно. Проезжая мимо Казанского вокзала и увидев его садящимся в такси, начальник ИТУ УЖ 3417 МВ, полковник внутренней службы Коржов А.С., прибывший в Москву на расширенное совещание в МВД СССР, опознал в пассажире того самого капитана УКГБ Лучко, изъявшего из архива лагеря тетради с дневниками профессора Альберштейна. Не поленившись проследить за лже-Лучко до самого дома, Коржов позвонил Трусову по телефону, который тот дал ему на всякий случай и сообщил о своем открытии.

Трусов немедленно установил за указанным домом наблюдение и рассказал о случившемся Сухову, который за неделю до этого прибыл в столицу из Карпова и которого после “разбора полетов” у Трофимова, определили в группу Трусова простым оперативником.

Сначала Трусов и Сухов решили, что нужно продолжить наблюдение за объектом, чтобы выявить его связи и попытаться определить мотивы похищения записей профессора. Однако на следующий день старший группы наблюдения сообщил, что лже-Лучко нервничает и, возможно, почувствовал слежку. Трусов тут же приказал снять наблюдение, а вечером того же дня, он, вместе с Суховым, навестил объект наблюдения по месту жительства.

Хозяин открыл дверь на сообщение о срочной телеграмме, но, увидев на пороге Сухова, попытался захлопнуть дверь, а когда у него это не получилось, тут же принял яд, ампула с которым была зашита у него в воротник рубашки.

Ни Трусов, ни Сухов не ожидали такого поворота событий. Стараясь не оставлять следов, они устроили в квартире обыск и по найденным документам выяснили, что ее владельцем является, точнее, являлся Сумной Роман Владимирович, действительно – сотрудник УКГБ Москвы. Кроме того, они обнаружили пистолет марки “ТТ”(впоследствии, баллистическая экспертиза установила, что из него был застрелен ректор Джамбульского политехнического техникума – одного из “чертовой дюжины”) и две тетради, похожие по описанию на исчезнувшие дневники Альберштейна.

Все записи в тетрадях были сделаны на латинском языке, поэтому, за переводом, Сухову пришлось обращаться к своему знакомому филологу.

Как оказалось – это были действительно дневники ученого. При чем, в одной из тетрадей, записи велись с января по июнь 1934 года, то есть до трагичной попытки профессора бежать из лагеря.

После того, как Сухов ознакомился с переводом, у него не осталось никаких неясностей ни по делу о “чертовой дюжине”, ни по “всплескам” на Дуге.

РЕКОНСТРУКЦИЯ – 3

из дневников профессора Альберштейна:

“… Я все отлично понимаю и согласен с тем, что индивидуальный террор бесперспективен. Один кровавый тиран будет заменен другим, быть может, еще более кровавым, и только. Ведь только несмышленый юнец может думать, что в среде мерзавцев и подлецов может существовать ни кем не замеченный порядочный человек.

Чтобы достигнуть вершин власти, претендент должен пройти все ступени иерархической лестницы, и на каждой из них местные властители будут ревниво сравнивать его с собой, проверять на прочность и на верность и мазать, мазать кровью. Чтобы не зарывался, чтобы боялся, чтобы знал, что в любой момент, если что не так, его отдадут на растерзание отупевшей от повседневной борьбы за кусок хлеба толпе. А та только и ждет, чтобы кто-нибудь указал ей виновника всех ее бед, хоть какого-нибудь завалящего, и в грязь его, в дерьмо, под поощрительные возгласы с трибун.

И чем выше он прорвется к вершине, тем больше крови ему прийдется пролить и тем сильнее будет его страх. О какой порядочности можно вести речь, если большинство из тех, кто добирается до самого верха, находятся уже на грани сумасшествия от грызущего их денно и нощно страха?! Вот и тушат они черное пламя, пожирающее их изнутри, кровью тех, кто стоит ниже на этой проклятой лестнице.

Как они радуются, посылая на плаху очередную жертву! “Руби! Руби, давай!” – кричат они палачу, но слышится другое: ”Слава Богу – сегодня не меня!”

И день за днем только одно: как бы поточнее выполнить указания тех, кто выше и как бы по сильнее прижать тех, кто ниже.

И что же остается делать тем, кто не может или не хочет участвовать в этой бессмысленной гонке за властью? Ждать, что некая могущественная организация поднимет знамя священной борьбы с коммунистической чумой и свергнет комиссаров с престола?

Полноте. Последнее организованное сопротивление утопили в крови во время Тамбовской войны. После этого если появлялись тайные или явные антибольшевистские организации, то создавали их сами чекисты, которые не желая вылавливать инакомыслящих поодиночке, собирали их в группе, якобы для борьбы с режимом, а потом с пространными рассуждениями о бессильной злобе врагов рабочего класса – уничтожали под корень, вместе с родными и близкими. Так что на сегодняшний день людей, готовых с оружием в руках бороться против большевиков, в России не осталось. Перебили, как мошкару, слетевшуюся на свет ночника.

Кто же остался? Лишь те, кто свел свое сопротивление к пассивному, глубоко запрятанному осуждению власти. Эти не станут бороться в открытую, но и помогать коммунистам в трудную минуту, например, в случае войны, не будут.

До этих молчунов чекисты добрались, понизив их уровень жизни до ежедневной борьбы за выживание. Если все мысли сводятся к тому, как бы заработать кусок хлеба, места для осмысления причин такого положения дел в голове, одурманенной к тому же пропагандой и дешевой водкой не остается.

Конечно, иногда власти и перегибают палку, и тогда рождаются катастрофы, вроде голода 1921 года. Но это уже ненужная крайность, которую власть старается избегать. Мертвый раб – бесполезный раб. Однако и возможности своим поданным каждый день есть досыта они тоже не дадут. Сытое брюхо к учению глухо. Особенно к такому, как светлое завтра и, что жить плохо осталось недолго…”.

“… Чертовски жаль, что мне приходится использовать свое изобретение в таких целях. Его и изобретением-то называть неудобно. Оно живое, в полном смысле этого слова, и, как любое, только что появившееся на свет живое существо, оно жаждет знаний и полно возможностей. Это чистый, белоснежный лист бумаги, на котором можно нарисовать усыпанный цветами солнечный луг под бескрайним голубым небом. А я, высунув язык от усердия, вычерчиваю на нем могильные склепы и делаю зарисовки из прозекторской морга…”

“… Выбор сделан. Теперь, даже если захочу, я не смогу остановить начавшийся процесс. Да я и не захочу.

Сегодня после вечерней поверки пятерых, не выполнивших дневную норму, на глазах у всего лагеря заперли в холодном срубе, установленном на полозьях, и, зацепив трактором, повезли в ночь за пределы лагеря. Это называется штрафной изолятор. На улице -45 градусов. До утра никто из них не доживет. Крики, мольбы о пощаде скоро затихли вдали, а начальник лагеря еще долго гулял вдоль шатающейся от голода и усталости шеренги и философствовал о беспощадной борьбе с врагами народа.

Кто-то должен свершить над ними суд! И не над этим палачом Стрельцовым. Он и так через к осени подохнет, как собака, в жутких мучениях. Или я ничего не понимаю в химии.

. Я имею в виду тех – вождей, одного движения пальцем которых достаточно, чтобы послать новые тысячи на нечеловеческие муки…

Тут один доходяга любит повторять: ”Мне омщение, и Аз воздам”. Что-то не торопится Отец Небесный. А раз так – то я за Него свершу праведный суд. И не важно, что их смерть мало что изменит, и их муки не искупят муки тех, кто замерзнет этой ночью. Пусть мое возмездие создаст хотя бы иллюзию справедливости, и хоть раз в это страшное время воздастся им по делам их…”.