Похищенная

Знаешь, Николас, с нашей последней встречи прошло почти полгода — полгода бесконечных допросов, шесть месяцев сомнений, лжи, ожиданий, недели бесполезных попыток вычеркнуть тебя из памяти, забыть, как я забывала многое, спрятаться, как я всегда пряталась, но, видимо, такие встречи не забываются, въедаются в сердце и продолжают жить в нем на продолжении всей жизни. Ты тоже будешь жить со мной до самой моей смерти, ну или старости, когда моя память померкнет, и я с трудом буду помнить даже собственное имя. Я обещаю хранить твой образ пока это в моих силах, как обещаю и то, что обязательно докопаюсь до истины и потоплю тех, кого ты потопить не успел.

Именно поэтому сейчас я находилась в помещении оживленного, гудящего словно улей аэропорта Хартсфилд-Атланта, напротив ячейки тридцать три, с легкостью набирая код, который ты сказал мне тем утром.

Девять-три-ноль-три-семь-ноль. Девять-три-ноль-три-семь-ноль. Щелчок замка и открытая дверца, впустившая меня в твой запретный смертельный мир.

Видишь? А я не так уж и безнадежна, потому что, несмотря ни на что, я в этом мире выжила.

Желтый, блядь, опять этот цвет, и толстый, словно раздутая грелка, конверт перекочевал в мои в руки, и я, слушая гулкие удары своего сердца, тупо уставилась на ящик пандоры, который, если честно, до жути боялась открывать, тем более, что данная информация предназначалась не мне, а, судя по адресату, некоему Нейлу Донелли — журналисту газеты New York Post. Край конверта не был заклеен и настойчиво призывал меня заглянуть в него, чтобы наконец коснуться фактов, которые ты так рьяно оберегал от моего любопытства. Прости, мистер упрямый мудак, но не ты ли говорил мне, что я все узнаю как только запомню код ячейки?

Я опасливо огляделась по сторонам, наталкиваясь на совершенно равнодушные лица, напряженные спины, безразличные взгляды, и, нервно сглотнув, запустила пальцы в конверт.

Первое, что я увидела, это знакомую желтую папку, точно такую же, которую видела в твоей квартире, и, только представь, мистер сама привлекательность, я все-таки не ошиблась — ты оказался самым настоящим греком. Николас Андаидис — уроженец Греции, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения и, судя по всему, ты был далек от идеала, настолько далек, что я впервые поняла, с кем на самом деле имела дело.

Ты не был святым и, более того, действительно был убийцей, разыскиваемым Интерполом и каким-то образом обосновавшимся в Штатах. Список твоих преступлений, правда не доказанных, впечатлял, а еще вызывал некую потерянность, потому что ты не мог быть таким, потому что Николас, смотрящий на меня с фотокарточки, был другим Николасом — а не тем, которого знала я. Потому что мой Николас не был таким чудовищем, потому что мой Николас знал, что такое человечность. Потому что мой Николас пожертвовал своей жизнью ради меня.

— Это неправда. Не может быть, — я читала строчку за строчкой и, чувствуя предательское жжение в глазах, часто-часто хлопала ресницами. Мне хотелось закрыть папку и стереть себе память, оставить в ней только светлые и приятные моменты, а не бесконечные пункты повешенных на тебя заказных убийств.

Информация, прочитанная мною, окончательно выбила меня из колеи, а еще выжала словно лимон, поэтому я не нашла ничего лучше, чем положить папку обратно и все-таки добраться до машины.

Бежевый салон Aston Martin встретил меня до боли знакомым ароматом, и я устало откинулась на спинку сиденья, желая избавиться от постепенно подкатывающего разочарования. Оно скапливалось где-то внутри, раздувалось, бурлило и, наконец, вылилось в слезы, которые я уже не могла сдержать. В них было не только разочарование, но и горечь от потери, напряжение, накопленное за последние месяцы, переживания за отца и даже сожаление о том, что все могло бы быть совсем по-иному.

Ведь мы могли встретиться как обыкновенные люди, где-нибудь в баре или на кантри-фестивале. Что если бы ты любил кантри, Николас?

Мысль об этом заставила меня улыбнуться, потому что я с трудом представляла тебя в клетчатой рубашке, шляпе и ковбойских сапогах. Все же в моей памяти ты навсегда останешься в черной футболке и черных джинсах, которые отлично сидели на твоей подтянутой заднице.

До вылета оставалось три часа, и за это время мне нужно было успеть собраться, но первым делом, конечно, отправить конверт адресату. Я устало взглянула на раздутого желтого уродца, занявшего свое место на пассажирском сидении, и вновь взяла его в руки, чтобы снять бумажную ленту и запечатать.

От долбанного любопытства покалывало подушечки пальцев, и я нервно прикусила губу, чтобы опять не залезть внутрь и не нарваться на неприятные подробности твоей жизни. Не удивлюсь, что дальше последуют фотографии мертвых обезображенных тел, знаешь, как в фильмах, когда полиция фиксирует место происшествия.

А видеть мертвые тела совершенно не хотелось, как и не хотелось упустить шанс заглянуть дальше, чем желтая папка.

Я боролась с собой ровно тридцать секунд, а потом одним махом вывалила содержимое конверта себе на колени.

Папка, уже прочитанная мною, была отброшена, зато все остальное, в том числе еще одно досье на тебя, уставилось на меня печатными буквами, которые, по ходу чтения, начали сливаться в бесконечные ровные полосы. И здесь не было никакого Николаса Андаидиса, лишь Адам Миллер — сотрудник CIA, последним заданием которого было внедрение в тайную неправительственную организацию, состоявшую из отставных военных, решивших навести порядок в криминальном мире и взять над ним контроль.

По мере того, как я прочитывала страницу за страницей, вырезки из газет, а также твои отчеты я понимала, насколько сложным и запутанным было дело в моих руках, и, если честно, не знала, чему верить. Но вместе с тем была точно уверена, что ты разворошил осиное гнездо, которое покрывалось кем-то могущественным и влиятельным. Настолько влиятельным, что ты не мог довериться никому, даже директору CIA, с чьей легкой руки превратился в наемного убийцу с ужасающе криминальным прошлым. Отличная липовая история, позволившая тебе подобраться максимально близко и стать их наемником, убиравшим нежелательные элементы, представлявшие реальную опасность для организации.

Какая ирония, мой отец был одним из них... лишь потому, что имел неосторожность поставлять им оружие, и именно этот факт делал его ценным свидетелем в деле фэбээровцев, проблема которых состояла в том, что даже при всем своем желании они могли уничтожить лишь пешек, в то время как ты мог уничтожить короля.

Я ошарашенно смотрела на бумаги, испещренные твоими догадками, гипотезами, фактами, и не могла поверить в то, что обычная человеческая жизнь в этой безжалостной игре ни во что не ставилась. Сколько людей могло быть убито, прежде чем ты смог бы найти компромат? Сколько "мусора" ты успел бы убрать только лишь для того, чтобы накопать доказательства? Сколько таких, как я, попало бы под колеса адской машины?

Ответь же мне, Николас... как далеко бы ты зашел, если бы не встретил меня, девчонку, из-за которой перевернул систему? Впрочем, моя значимость была спорным вопросом, судя по тому, что ты нарыл. И, думаю, именно ожидание удара в спину и предстоящая роль расходного материала заставили тебя собирать информацию в ячейку под номером тридцать три, а не в дело CIA.

Чертов хитрец, ты подстраховывался, чуя неладное и боясь, что это дело замнут. Вот только тебе это не помогло. Радовало одно — все, кто был в этом замешан, совсем скоро получат по заслугам, потому что информация, накопанная тобой, обретет зрителей, найдет слушателей, а не запылится в бесконечных коридорах архивов.

И все это благодаря тебе, мистер сама привлекательность. Как ни крути, а ты все равно вышел из этой истории героем качком, в одиночку справившимся со всем дерьмом, вставшим на твоем пути.

Я, тяжело выдохнув, взглянула на часы.

Время неумолимо поджимало.

До рейса в солнечную Австралию оставалось чуть больше двух часов.

Я скрупулезно собрала бумаги в аккуратную стопку, выровняла края и положила в конверт. Вывалившаяся на колени флэшка тоже заняла свое место, и самое интересное то, что мне уже было все равно, какие фамилии она озвучит при своем открытии, может потому, что личность моего недоубийцы наконец сбросила завесу тайны.

Но даже не надейся, мистер мудак, для меня ты навсегда останешься Николасом, не Адамом, не Миллером, а Николасом — человеком, который открыл мне глаза на многие вещи, человеком, благодаря которому я научилась ценить каждое мгновение, человеком, что стал связующим звеном в воссоединении нашей семьи и научил меня прощать, не убегать от проблем, а решать их, ведь каждый наш день может стать последним.

Тонкая бумажная лента серпантином упала к моим ногам, липкий край намертво вцепился в тело раздутого конверта, а я с ностальгической грустью прикрыла глаза и глубоко вдохнула, вгоняя в легкие запах салона.

Я буду помнить тебя, Николас... Даже через тысячи миль, даже через года, даже на другом континенте.

Я буду помнить тебя...