Зеркала

Концепция агрессивного буддизма. Это словосочетание пришло Илье на ум во время работы над переводом небольшого произведения одного малоизвестного немецкого автора по фамилии Шульц. В той повести антагонист был чертовски спокоен, и при этом умудрялся заражать своим спокойствием всех остальных, даже если для этого приходилось проламывать их черепа битами или топорами. Звали его Рихтер, и он являлся преступником, однажды познавшим учение Будды и достаточно серьезно переработавшим его в своем искалеченном сознании. Чтобы достичь состояния «нирваны», он готов был убивать тех, кто каким-либо, прямым или косвенным, образом мешал ему это сделать. В итоге, конечно же, ни к чему он не пришел. Ему помешал супергерой, которого в новостных сводках прозвали не иначе как Человек-Человек. Отличался он от остальных представителей странного, можно даже сказать, безумного общества тем, что был самым простым человеком, и в погоне за несбыточными мечтами не участвовал.

Он просто жил по совести.

«Свихнувшее современное общество Запада, - констатировал Илья. - Но мы ли лучше в своем притворстве, изображая идеальное общество?»

Илья все не мог понять, кому потребовался перевод подобного рода произведения. Все же, в Союзе Пропаганда была всегда, размышлял он, хоть и смягчила свой суровый нрав в последние двадцать лет. Общество Нового Коммунизма не должно пропитываться идеями, не несущими в себе признаки добра, целеустремленности и веры в Партию. Да и насчет тиражей книги и даты выхода не было известно ровным счетом ничего. Продолжая размышлять, а попутно и переводить страница за страницей повесть, Илья пришел к выводу, что кому-то из партийных работников захотелось прочитать что-нибудь эдакое втайне от своих коллег. Получалось, что он занимался работой на конкретного клиента. Эксклюзив.

- Можно было бы подставлять имена неприятелей в текст, - предложил Илья самому себе. - Вот будет партиец читать, а тут его недруга прикончили с особой жестокостью. В рамках повести, разумеется. Можно было бы даже сделать его главным злодеем. Партиец-психопат. С каменным лицом, с каким-то сумасшедшим убеждением, забавы ради косит своих врагов как крестьянин траву. Вот умора была бы. Просто комедия какая-то...

Абсурдность своего мышления Илья пресек небольшим перерывом в работе. Он встал из-за рабочего стола и прошелся по небольшому кабинету, вдоль стен которого, к слову, располагались стеллажи с книгами самых разных авторов. Книги, многим из которых было уже много лет, имели свой неповторимый запах, и, находясь внутри своего кабинета, Илья ощущал это лучше, чем где-либо еще. Следствие разложения химических соединений, из которых состоит любая книга. Время делает свое дело с пугающей фанатичностью. «Жаль только, что люди от разложения не пахнут, как книги, - подумалось Илье. - Можно было бы выставлять их в стройные ряды. Как книги. Но что за глупости приходят мне сегодня в голову? Не является ли это следствием знакомства с этой безобразной книженцией?»

Было еще небольшое окно, выходящее во двор. Илья закурил и оперся руками о подоконник, в очередной раз вглядываясь в будто бы застывший вид двора. Он размышлял о том, может ли буддизм нести в себе признаки агрессии. Совсем недавно он прочитал в газете о странном случае гонения мусульман в одной из европейских стран. Агрессорами, как ни странно, выступали именно буддисты. И все это происходило в той части Света, где большинство жителей - католики. Факт, который немало насмешил Илью.

Освобождение от страданий. Но как могу я освободиться от них, если уже с трудом различаю, что для меня благо, а что - нет? Где те страдания, от которых должен я освободиться, вырвавшись из этого круговорота рождения и смерти - сансары, для которой свойственны эти самые страдания?

Для Ильи буддизм, как и любая другая религия, был лишь темой, на которую он мог потолковать с самим собой или с кем-либо другим. Он был, можно сказать, теоретиком, и практической стороны вопроса никогда не касался. С таким же любопытством мог углубляться он в вопросы мироздания с точки зрения христианства, да вот только принять для себя одну-единственную истину не мог и, более того, не хотел.

Вскоре он вернулся к работе над переводом повести. Его почему-то настигло невероятное по силе своей желание поговорить с автором произведения. «Кто он, и что творится в его голове? - задавался вопросами Илья. - Судя по его работе - полный бардак. Но какой хороший автор не заряжен частичкой сумасшествия? Мне ли самому это не знать?»

 

Отель располагался посреди безжизненной, холодной пустыни. Солнечный диск словно был размазан огромным столовым ножом по краю неба, так что ярко-желтое перемежалось с темно-синим, создавая тем самым какие-то особенные оттенки природы, свойственные лишь для заполярных широт. Арктическая тундра во власти легкой метели. Снег. Можно было с легкостью на душе сказать, что отель располагался «в живописной местности».

Постояльцы не то чтобы убегали от чего-то. Да, они оказались посреди холодной пустыни не по своей воле, но воле чужой не противились и приняли ее, можно сказать, с твердой верой в хорошее начало.

Расположению отеля был особенно рад белый медведь. В конце концов, климат заполярных просторов был для него очень даже подходящим. Тот факт, что его вытащили из берлоги, где он в угнетающей тишине спал вместе со своей сожительницей-самкой и тремя детенышами, не слишком уж расстраивал. С самкой прямо перед спячкой у них сложилось определенного рода недопонимание. Им нужно было время понять, что хорошо, а что - не очень для них самих и для их детенышей.