Страница 66 из 113
Вот тут-то раздвоенность бытия и обрушилось на меня. Я еле устоял на ногах – еще ни один из нанесенных в этом поединке ударов не обладал столь сокрушительной силой. От прикосновения к сознанию Мантикора возникло ощущение скверны. Колдун был весь жгучая ярость, жажда крови, зависть, гордыня мучительная и испепеляющая. В мыслях Шаулы одно за одним сменялись видения моей смерти: вот я падаю на снег, и меч пронзает мне грудь сквозь доспех, вот я стою на коленях и меч косым ударом разрубает меня надвое, вот на излете широкого замаха меч сносит мне голову…
Я видел себя мертвым и вместе с тем чувствовал себя живым. Такое раздвоение вернее влекло к погибели, нежели к спасению. Прав, дважды прав был Альхаг, говоря о неподготовленности моего сознания! Мне трудно было удерживать в голове и сводить воедино ощущения, что хлынули через меня; еще труднее было вычленить среди них те, которые действительно были важны. Чтобы уберечь рассудок, я отрешился от всего лишнего. Я перестал воспринимать окружающий мир, отказался от мыслей и позволил своему наитию вести меня в поединке. В этом было нечто странное, точно смотреть на отражение отражения: я видел себя глазами Мантикора и видел Мантикора своими глазами, рукой Мантикора я отражал свои удары, а своей рукой – его. Я уходил от атак, еще только предвосхищая их. Я подпрыгивал, пропуская лезвие под собой, я пригибался, и меч со свистом рассекал над моей головой воздух.
Смею надеяться, это был лучший мой бой. Подвело отсутствие опыта. Не привычный к длительным сражениям, я начал уставать. Тело сделалось неуклюжим, все труднее стало уклоняться и отскакивать от разящего меча. Уже и без магии доспех давил на плечи непомерным грузом. Рука, в которой я сжимал саблю, занемела от множества нанесенных и отведенных ударов. Все тяжелее было поднять клинок, все меньше сил вкладывал я в атаки. Я уходил в защиту, и это было первым шагом к поражению. Вторым шагом стал страшной силы удар, о котором я знал и от которого все же не смог избежать. Он пришелся по косой, и на этом мое везение иссякло.
Разрубив доспех, остро отточенное лезвие глубоко рассекло мое плечо. Кровь рассыпалась по снегу, точно давешние ягоды рябины. Левая рука повисла, обездвиженная. От боли сердце готово было выскочить из груди. Мир вокруг подернулся багряной пеленой. Я видел свою слабость глазами моего противника, я слышал ее в его торжестве. Я бился из последних сил. С трудом я увернулся от сверкающей полосы стали, однако посреди движения Шаула перехватил меня и толкнул в снег. Я не устоял на ногах.
Говорят, что перед смертью перед нами проходит жизнь, чтобы нечто из предыдущего опыта могло дать подсказку. Я убедился в этом на собственном опыте. Моей подсказкой прозвучал голос Альхага: «Ты не пробовал управлять действиями противника?» И я внял ему.
Той своей частью, которая была Мантикором, которая ярилась и жаждала крови, я замер. Мы боролись незримо – колдун с воздетым к небу клинком и я, распростертый в снегу у его ног. Зрители недоумевали, отчего Мантикор вдруг остановился, балансируя в замахе. Но Шаула недаром считался великим магом севера. Пока я был лишь наблюдателем в его голове, он не обращал на меня внимания, однако попытка перехватить инициативу не могла остаться им незамеченной. В разгар противостояния я вдруг почувствовал, как рвутся связующие нас нити. Раздвоенность сознания покинула меня, заставляя несмотря на стальной доспех ощутить себя обнаженным. Всем телом я оттолкнулся от земли, чтобы откатиться от начавшего смертоносное движения меча. Это было примерно также легко, как вывернуть каменный валун из его векового ложа.
Дальше случилось то, чему мой разум отказывается дать объяснение, и что порой я приписываю владевшей мной в тот момент слабости. С трибун, где сидели дамы, сорвался цветок, точно кто-то спешил приветствовать победителя. Медленно кружась, падал он сверху, слой за слоем пронзая трепещущую ткань бытия. За цветком таял в воздухе алеющий след. Он упал туда, где полвдоха назад лежал я. Сквозь прорези в шлеме я мог видеть нежные, в тончайших прожилках лепестки, резные узорчатые листья, прочный стебель с шипами. Я чувствовал благоухание, и запах казался таким знакомым! Мне было жаль, когда меч Мантикора рассек эту красоту, хотя не успей я откатиться, сам оказался бы на месте цветка.
Мантикор замахнулся снова, однако внезапно пошатнулся, прерывая движение, и начал заваливаться на бок. Доспех его подернулся сетью трещин, как трескается от удара кусок льда, и осыпался со звоном. Осколки таяли, через снег уходя в землю. Черным дымом развеялся хищный шлем. Черты колдуна исказила агония: она бежала через его лицо, и все маски ее были в равной степени страшны. Однако, как порой это бывает, совершенное уродство влечет нас не меньше совершенной красоты. Я неотрывно следил за Шаулой, и должен признаться, что остался вполне удовлетворен его смертью.
Когда колдун затих у моих нос, я поднял со снега рассеченный цветок. Благоухание его не иссякло. Забегая вперед, скажу, что оно не померкнет и десятилетия спустя – записывая эти строки, я держу мой цветок в руке, и даже высохший, он пахнет сильнее свежесрезанных роз. Порой, оставшись один, я позволяю себе забыться, глубоко вдыхая источаемый им аромат: «Цветок Смерти!» повторяю я то, что прошептал тогда, благоговейно сжимая разрубленные лепестки.