Теряя себя

Преимущество снов в том, что они лишают нас реальности, спасая от нее и пряча в других измерениях, позволяя нам прожить иную жизнь, которую мы никогда не увидим, никогда не почувствуем, никогда не коснемся. Наверное, именно этот факт заставляет меня все чаще и чаще смотреть на часы, висящие на противоположной стене, и отсчитывать минуты до конца смены, после которой меня ждет дорога домой, обычно пролегающая по спящим в такое время кварталам, тихим и относительно безопасным. Но иногда, когда мне становится особенно тоскливо, я выбираю иной путь и иду вдоль искусственного пруда, образовавшегося на месте огромной воронки, когда-то являвшейся песчаным карьером. Кажется, это было еще до строительства стены, задолго до моего рождения, когда все миры были равны, когда люди не подразделялись на жесткие касты и когда у нас был выбор и шанс выползти из нищеты.

Теперь же строгое разделение между "сбродом" и "избранными", охраняемое законом и правительством, дарит нам тяжелую, на грани банального выживания жизнь, настолько серую и убогую, что встретить на улице улыбающегося человека сродни настоящему чуду. Так что сны — это действительно выход для меня, впрочем, как и для всех остальных, живущих здесь, за бетонной стеной, которая ограждает нас от другого мира — чужого и пугающего, где живут "иные".

О них ходят устрашающие легенды, о них шепчутся за закрытыми дверьми, но никто не знает точно, кто они, и почему выбравшиеся из этого болота и ушедшие, добровольно или принудительно, за территорию Изоляции люди, уже никогда не возвращаются, оставляя после себя брошенные семьи, которых ожидает та же участь, что и всех остальных, — нужда и безнадежность.

Я же предпочитаю думать, что эти счастливчики нашли свое место в чужом мире и теперь живут куда более благополучно, даже если для этого им приходится работать на "избранных". И если честно, мысль о том, чтобы свалить отсюда, все сильнее обосновывается в моих мечтах, еще не потухших, еще светлых, еще живых.

Пока живых, ведь пара-тройка лет тяжелой работы убьют во мне последнюю надежду на перемены, и я превращусь в одного из сотен тысяч безликих призраков, заселяющих этот город.

Хриплый и прокуренный кашель хозяина прерывает мои раздумья, и я вытираю мыльные руки о висящее за поясом полотенце, чтобы в следующую секунду с вымученной улыбкой сжать в кулаке горячие от его ладони монеты — плата за смену. Немного, но это лучше, чем ничего, да и с работой мне все же повезло, если не считать плотоядного взгляда босса, все чаще зависающего на моей груди. Толстое и отвратительное животное. Вечно одетый в засаленную рубашку с расстегивающимися на животе пуговицами, почти всегда подвыпивший и наглый, он ощупывает работниц не только взглядом, но и при возможности потными и липкими руками.

Сегодня он особенно пьян, и я как можно быстрее покидаю кухню, избавляясь от его общества и надеясь поскорее добраться до дома. Его шаркающие шаги слышны за спиной, и я учащенно дышу, стараясь справиться с нахлынувшей паникой и уже наверняка зная, что он от меня хочет.

— Знаешь, Джил, ты работаешь у меня уже третий месяц, но мы так и не познакомились поближе, — он закрывает за собой дверь и совершенно бесстыдно остается со мной в раздевалке, приближаясь вплотную и вставая за моей спиной. Я чувствую едкий запах его тела и едва сдерживаю рвотные позывы, когда он склоняется над моим ухом и шепчет: — Ты же знаешь правила... — на этих словах он ненавязчиво подталкивает меня вперед, заставляя впечататься грудью в прохладную дверцу шкафчика и прижаться к нему горящей от стыда щекой. А в это время его горячие руки задирают узкую юбку и сминают бедра, отчего я беспомощно прикусываю губу и молю бога, чтобы сюда кто-нибудь зашел.

— Я не могу, мистер Брейтон.

— Почему же? Тебе не нравится здесь работать?

— Нет-нет, что вы, — я лишь крепче сжимаю зубы, когда он, наплевав на мою зажатость, утыкается носом в собранные на макушке волосы и шумно вдыхает. Под давлением его колена мне приходится расставить ноги и чуть прогнуться в пояснице, чтобы ему было удобнее пробраться в трусики. Меня почти тошнит от его близости, и я стараюсь дышать реже, судорожно придумывая какой-нибудь отмаз. — Просто сегодня я очень устала.

— Тебе ничего не придется делать. Просто расслабься.

Слетевший с онемевших губ всхлип оседает в воздухе горькой безнадежностью, и я крепко-крепко зажмуриваю глаза, слыша звук расстегиваемой ширинки. Мелкая дрожь пробегает вдоль по позвоночнику, и ощущение подступающей тошноты, поднимающейся к горлу и вызывающей неприятные спазмы, не дает мне здраво мыслить.

— Мне плохо, мистер Брейтон, — на этих словах дверь с шумом распахивается, и в комнате разносится звонкий голосок Элисон, при виде такого зрелища сразу прикусившей язык. Я даже представляю, как губы подруги принимает форму буквы "О", а после, зеленые, как у ведьмы, глаза, подозрительно прищуриваются.

— Черт, кажется, я вам помешала. Простите, босс.

Его только зародившаяся эрекция падает — я ощущаю это своими ягодицами, и Брейтон разочарованно выдыхает, наверняка мысленно обещая себе содрать с не вовремя появившейся Элисон штраф. Ну или использовать ее внезапное появление себе в угоду. Слишком бесчеловечен наш хозяин, чтобы так просто оставить это.

— Не помешала. Джил уже уходит, а ты остаешься.

Повернув голову, я замечаю, как она недовольно закатывает глаза и, перегоняя жвачку на другую сторону зубов, смело проходит внутрь. Одним разом меньше, одним больше, ей уже все равно. Элисон опирается о стол локтями и, игриво подмигивая мне, сама задирает юбку. А я, неловко схватив свою толстовку дрожащими от волнения руками, выхожу из раздевалки и только после этого облегченно выдыхаю, торопясь выйти на улицу, через служебный выход, используемый персоналом и vip-клиентами, желающими остаться инкогнито.

Устало прислоняюсь к стене и задираю голову кверху, прикрывая глаза и наконец справляясь со своим страхом. Вокруг слышен шум вечернего города, неясные крики, гудки машин и вой сирен; чувствуется тяжелый отвратный запах мусорных контейнеров, заполненных под завязку; ощущается осенняя прохлада и маленький моросящий дождь, хоть как-то остужающий раскрасневшиеся щеки.

Мне до ужаса хочется спать, спрятаться в одном из ярких снов, где нет ни мистера Брейтона, ни удушливого запаха помоек, ни режущих по ушам сигналов полицейских машин, до комендантского часа патрулирующих улицы города.

— Твою мать, этот козел сегодня долго, — Элисон почти вываливается из двери и на ходу закуривает сигарету, наверняка стянутую у одного из клиентов бара. — Ты как?

— Прости меня, — я виновато опускаю голову, рассматривая свои заношенные до дыр кеды, и неопределенно пожимаю плечами, совершенно не зная, что ответить. Наверное, больше бы подошло выражение "никак", совсем "никак".

— Да ладно, мне, в отличие от тебя, терять уже нечего. Ты домой? — Элисон дожидается утвердительного кивка и берет меня под руку, мечтая поскорее отмыться от грязных прикосновений хозяина, бессовестно пользующегося своим положением. — Чертов ублюдок когда-нибудь до тебя доберется, я не могу прикрывать тебя вечно. Так что советую подарить свою чистоту кому-нибудь более достойному. По крайней мере, будет не так обидно.

— Ты права.

Звук наших шагов теряются в полумраке неуютных улиц, и мрачные дома с желтыми окнами дополняют и без того удручающую картину угрюмого и неприветливого города, запертого в бетонную коробку. Коробку, которую мы ненавидим всем сердцем, но которую, к сожалению, не можем разломать, просто потому, что у нас не хватает смелости.

— Послушай, Элисон, ты никогда не думала выбраться отсюда?

— Что ты имеешь в виду? — Элисон чуть сбавляет шаг и с зарождающимся опасением заглядывает в мои блестящие от энтузиазма глаза. — Джил, почему ты об этом спрашиваешь?

— Я знаю, что многие уезжают из города и находят работу за стеной.

— Да ладно. И тебя не пугает тот факт, что оттуда не возвращаются?

— Может потому, что не хотят возвращаться?

— Нет, не потому...

— Да откуда ты знаешь? — я хватаю ее за локоть и вынуждаю остановиться, только сейчас замечая идущих по противоположной стороне дороги прохожих, которые заставляют меня снизить голос до шепота, дабы никто не услышал наш разговор.

— Потому что мой отец не бросил бы нас.

— Прости, но ведь с ним могло случиться что угодно. Я хочу попытаться, Элисон. Что ждет меня здесь? Работа по двенадцать часов и потные руки хозяина под юбкой? Разве это можно назвать жизнью?

— По крайней мере, здесь ты свободна, Джил. Так что выбрось из головы эти идиотские мысли, — Элисон раздраженно избавляется от хватки моих холодных пальцев и быстрым шагом идет вперед, больше не желая продолжать разговор, кажущийся ей совершенно бессмысленным. Усиливающийся ветер взъерошивает ее короткие светлые волосы, и первые по-настоящему крупные капли дождя оседают на острых скулах, скатываясь вниз по бледной коже и оставляя после себя мокрые дорожки.

— Моя сестра больна, а у нас нет денег на лечение.

— Твою ж мать... Почему ты не сказала раньше? — Элисон резко замирает, как-то сокрушенно опуская плечи и наконец понимая, что это действительно тупик. У моей младшей сестры не будет шанса, ни единого, если я не достану денег. Вряд ли те крохи, что я зарабатываю в баре, смогут потянуть пребывание в больнице. — Моя милая малышка, ты хотя бы понимаешь, на что ты идешь? — она прижимается холодным лбом к моему лбу и улыбается настолько грустно, что я уже не могу сдержать слез, тут же смешивающихся с осенним дождем.

— Понимаю. Я не знаю, что ждет меня там, но зато точно знаю, что если я не попытаюсь спасти сестру, то никогда не смогу простить себя за это. Я должна попытаться.

— Я хочу, чтобы ты хорошо подумала, прежде чем сделаешь это. И если ты все же созреешь, я знаю, кто сможет тебе помочь, — Элисон берет себя в руки и прячет грусть, мелькнувшую в любящем взгляде, за подбадривающей улыбкой. Она заботливо нежно проводит кончиками пальцев по моему виску, убирая выбившуюся из прически прядь волос, уже совершенно намокших, и, сбрасывая с себя тихое отчаяние от предстоящей, она это точно знает, как и я впрочем, разлуки, возвращает себе былой нахально равнодушный вид. — Чтобы ты не решила, это твой выбор, и я его уважаю. В этом и есть смысл свободы, Джиллиан. Запомни это.