Страница 3 из 79
Бедная девочка! Как им, молодым, трудно. Кто он, тот, к кому она так торопится? Уж точно, не принц на белом коне, да и Бог с ними, с принцами. А что, если мерзавец? Обидит девочку, жизнь ей испортит. Кто придумал эту глупость, что молодость – самой лучшее время жизни? Самое трудное – да, динамичное – безусловно. Возможно, самое интересное, но точно, не самое счастливое. Анна Александровна вспомнила себя в двадцать пять. Позади – страстная любовь, окончившаяся не свадьбой (она была, но знаменовала, как оказалось, не счастливый конец, а печальное начало), а тяжёлым разводом. На руках – пятилетняя дочь, и ты разрываешься между ребёнком и работой. Впереди – новый брак, вторая дочь, смерть любимого мужа…
Анна Александровна не считала себя неудачницей. Ей вообще казалось, что, в конечном счёте, счастья всем даётся поровну, и несчастья тоже. И её Бог не обидел, наделил и тем, и другим. Но теперь, в семьдесят три, она глубже, чем в молодости, ощущала и принимала минуты, секунды, мгновения счастья. Танец младшей, десятилетней внучки, младенческая улыбка старшего правнука, свежесть утреннего ветра, залетающего в открытое окно, красивый закат и пение птиц, всё, что раньше не замечалось, на что не хватало времени или сил, вызывало радость, благодарность и умиротворение. Анна Александровна замедлила шаг и посмотрела вверх. Темнело, небо наливалось синевой, пробивающейся из-за плотной пелены туч. Снежинки, дирижируемые ветром, танцевали причудливый рваный танец. День кончался, кончался год…
Антоновка
1920 г.
- Мама, мама, смотри, яблоня моя зацвела!
- И правда, зацвела! Считай, подарок на день рождения и тебе, и себе сделала.
- Почему – и мне, и себе?
- А ты забыл разве, что вы с яблонькой ровесники? Папа твой её посадил, когда ты родился. Тебе пять лет завтра исполнится, и антоновке тоже пять.
- А почему она – антоновка?
- Сорт такой. Вот еще подрастет чуть-чуть, и будут у тебя яблоки, большие-пребольшие. А выбрал твой папа этот сорт потому, что его самого Антоном звали.
- Я тоже хочу быть Антоном, как папка и яблоня!
- Нет, ты Егор, Георгий! Мы с папой тебе имя не просто так дали. Папка-то наш - Георгиевский кавалер, герой. И ты героем будешь, когда вырастешь. А Антоном, если захочешь, сына своего назовешь.
- Не, я не хочу сына. Вон, у Петьки Макарова младший брат, ничего хорошего! Бегает за нами, играть мешает, да еще родителям на нас жалуется.
- Сейчас не хочешь, так потом захочешь. Знаешь, как папа твой радовался, когда ты родился.
- А где он сейчас, папка мой?
- Я тебе уже сто раз говорила. Ты родился, папку снова на войну забрали. И погиб твой папа.
- А яблоня осталась, чтобы нам веселее было, да?
- Да, чтобы веселее было…
1942 г.
Анна повернулась на другой бок, взбила подушку, прислушалась к стону ветра за окном. Нет, не уснуть ей в эту ночь, низачто не уснуть. Все мысли – об этой черноглазой девчонке, что лежит сейчас там, за стеной, в комнате сына, в его кровати. Чего Анне, вдове, стоило уберечь сына в лихие годы, выкормить-выучить, вырастить красавца парня? Немногие и при отцах росли такими умными да работящими. А Георгий в инженеры выбился, институт закончил. На заводе его ценили, сам товарищ Орджоникидзе именные часы за доблестный труд подарил.
Вот только жениться так до войны и не успел. Одногодки уж давно в отцах ходили, а её Георгий все на заводе пропадал. Как войну объявили, сыну бронь дали, но он пошел добровольцем. Ох и выла Анна, в ногах у сына валялась, умоляла не ходить на войну. Было это уже все в её жизни, хватит! И война с германцем, и проводы. Вернулся тогда Антон на побывку, сына новорожденного повидал, яблоню под окном посадил. И снова ушел. Чтоб уже никогда не вернуться. Если и сына заберет война, не пережить этого Анне.
Но сын, всегда послушный, уважительный, в тот раз ослушался. А, впрочем, сама виновата. Сама сыну в уши напевала: и про папку - Георгиевского кавалера, и про геройство. Вот теперь и жди милости от войны проклятой.
Сын писал часто, как и обещал. В другие дома на их улице на окраине города уже залетали похоронки, заходились криком матери-жены, но ей, Анне, пока везло. И вдруг вчера – стук в калитку. И девчонка эта, худая, черноглазая, на выпавшего из гнезда птенца похожая. Спрашивает – вы, мол, Анна Николаевна? И письмо протягивает.
Анна отдернула занавеску. Светает. Снег пошел, первый, мокрый. Достала из-под подушки письмо, поднесла к окну. «Здравствуй, дорогая мама! Я жив-здоров, воюю помаленьку. Мама, это письмо тебе передаст Оксана. Когда я вернусь, мы с ней поженимся. Я люблю её очень, как ты любила моего отца. У неё никого больше не осталось на свете, кроме меня и тебя. Береги её, пожалуйста. Твой Георгий».