Благосклонность судьбы (сборник рассказов)

На следующий день после истории с котом Мария Феоктистовна принесла Лиле «благодарственный пирог» собственной выпечки. Лиля пригласила старушку на чай с пирогом, так и началась их неожиданная дружба.  Лиля даже не предполагала, что общение со старым человеком может быть таким приятным и интересным. Мария Феоктистовна сохранила живой ум и великолепную память, при этом была начисто лишена занудства, обладала острым чувством юмора, удивительной энергией, была задорна, как пятнадцатилетняя девчонка. В силу возраста (девяносто с лишним это не шутка!) она почти не выходила на улицу, не умела пользоваться компьютером и мобильником, зато много читала («Дай Бог, не доживу до того, что глаза совсем откажут!»), смотрела телевизор и старалась не отставать, как она сама говорила, «от жизни».

Единственный сын Марии Феоктистовны умер несколько лет назад, отношения с невесткой и внуками были, в общем-то, неплохими (во всяком случае материальных проблем старушка не испытывала, да и помощь – продукты подвезти, в квартире генеральную уборку сделать и т.д. всегда получала от родных), но не особенно близкими. Поэтому зародившуюся дружбу с молодой соседкой Мария Феоктистовна очень ценила, но при том никогда не была навязчивой.

Постепенно еженедельные чаепития стали традицией, приятной обеим сторонам. Так повелось, что соседки приглашали друг друга по очереди. Лиля часто разнообразила  их встречи демонстрацией интересных фильмов и роликов из интернета или показом своих фотографий, сделанных во время летних путешествий. А у Марии Феоктистовны всегда была в запасе интересная история из собственной жизни.

В квартире Марии Феоктистовны Лиля ощущала «дух времени». Как в прямом смысле  слова (там пахло старыми книгами и духами - целая коллекция древних пузырьков стояла на открытой полке), так и в переносном. Множество старинных статуэток, книг, фотографий в рамках и альбомах. И две картины в одинаковых рамах.

На одной была изображена совсем молодая женщина, которая полулежала в траве с книжкой в руках. Но смотрела она не в книжку, а на толстенького младенца, спавшего, раскинув ручки и ножки, на расстеленном прямо на траве одеяльце. Художник с большим мастерством изобразил красивую юную мать, и очаровательного малыша, и рыжего котёнка, свернувшегося клубочком в уголке одеяльца, и разнотравье летнего луга, и шмеля на цветке клевера, и облака в небе, и лучи солнца…

А рядом, в такой же раме, висела другая картина. Не просто другая, а совсем-совсем другая. Намалёванная грубыми мазками, она, похоже, была создана маленьким ребёнком. Неумелой рукой и яркими красками кто-то изобразил двух девочек, гоняющих голубей. Голуби, наверное, спокойно пили воду из большой лужи, а тут прибежали две озорницы – рыжая (да не просто рыжая, а почти красная) и черноволосая, и разогнали голубей. Девчонки, взлетевшие птицы,  брызги из-под босых девчоночьих ног – все смешалось на этом полотне!

Контраст между двумя картинами поражал.  Мария Феоктистовна заметила, что Лиля часто заглядывается на картины, и однажды спросила:

- Что, Лилечка, нравятся вам мои картины?

- Да…

- Конечно, Вы в восторге от этой?

Мария Феоктистовна показала на портрет матери и младенца. В её вопросе-утверждении звучала какая-то особая нотка, поэтому Лиля решилась на откровенный ответ.

- Как ни странно это прозвучит, но мне другая картина нравится больше…

- Хм, я сразу поняла, что вы, Лилечка, неординарная личность. Чем же вам больше нравится вторая картина?

- Понимаете, Мария Феоктистовна, первая  картина прекрасна. Наверное, какой-нибудь критик много смог бы сказать о композиции, о тщательности прорисовки деталей, об игре красок и рефлексов. Я – дилетант, но я вижу, что это – картина хорошего художника. Но именно – картина. Я могу умилиться этой сценкой, полюбоваться красотой женщины, воскликнуть, что цветы на лугу – как живые. Но всё это не трогает моих эмоций. А вторая картина – грубая, неумелая, но, когда я смотрю на неё, мне кажется, что я слышу смех девчонок, что до меня долетают брызги из лужи, мне чудится запах промокшей листвы, и я почему-то знаю, что скоро опять пойдет дождь. И еще мне кажется, что я сама была той девчонкой, может, рыжей, а может чернявой, не важно, которая из озорства распугала голубей.

Мария Феоктистовна улыбнулась, взмахом руки пригласила Лилю к столу, налила ей чаю, пододвинула сахарницу и блюдо с печеньями, сама пригубила чай из чашечки тонкого фарфора и только после этого заговорила.

- А ведь на этой картине я. И мой сын, Илюша, ему тогда месяцев восемь было. Это в деревне, мы там на лето дачу снимали. А написал меня мой муж. Он ведь художником был, я вам раньше не рассказывала… Ну что ж, вы ведь никуда не спешите? Это довольно длинная история…

Мужа моего звали Марксом Тимофеевичем Максимовым. Искусствоведам это имя знакомо, несколько его картин есть в Третьяковке, одна – в Русском музее. Я с восемнадцати лет ношу фамилию мужа, и сын наш был Максимовым, и внуки - Максимовы, и правнук... Только все это – не его, ни имя, ни отчество, ни фамилия. Ему было года два-три, когда его подобрали одного на улице, в Севастополе. Это было осенью двадцатого года, в город вошли красные, а последние корабли белого флота увозили тех, кто бежал от власти Советов. Брошенные и потерявшиеся дети в те времена мало кого удивляли. Как потом удалось выяснить, подобрал моего мужа какой-то конник Будённого, Тимофей Максимов. Отсюда – отчество и фамилия. Ну, а имя придумали в детдоме, тогда все революционное было в моде.