Дети радиопомех

Всё началось с голоса в голове. Нет... не голоса, а - Голоса. Для всех это случилось в одно и то же время, двадцать первого февраля с трёх до четырёх утра. Будто кто-то наклонился к самому уху и заговорил... только глубже. Куда глубже. Он звучал так громко, так торжественно, что услышишь, даже если заткнуть уши. Даже если сам будешь орать что есть мочи. Для детей по всему миру всё остальное померкло и перестало иметь значение. Только Голос вещал и вещал, слова - каждое как гул в турбине самолёта, - начисто выдували из головы прочие мысли. Нет, тогда Кирилл не больно-то понимал, что говорит обладатель голоса, потому, что было слишком громко... и ещё какой-то шум, вроде радиопомех или рёва турбин взлетающего самолёта. Но как же хотелось понять, о чём вещает Голос! Больше всего на свете. Там были слова, которых не найдёшь ни в одном словаре. Прекрасные. Но куда удивительнее был смысл этих слов. Будто кто-то диктовал ответы на самую запутанную шахматную партию на земле. Открывал несколькими словами все тайны и делал их незначительными, меркнущими перед одной, великой Тайной, как свет фонаря меркнет перед солнцем. Нет, серьёзно, так громко, что, если бы Игорь с Ленкой не ругались, они бы тоже, наверное, могли услышать – достаточно было просто приложить ухо к уху ребёнка.

Проход вновь был свободен. Под молчаливым конвоем Игорь провёл Лену мимо подмигивающих холодильников, вниз по лестнице, по которой они поднимались не то три дня, не то месяц назад, чтобы быть законсервированными в капсуле времени с развешанными тут и там гроздьями сосисок вместо проводов.

Кирилл пошёл один – по крайней мере, они слышали только его. Он сдержал слово и начал рассказывать.

Шажок за шажком, как неуклюжее и смешное четырёхногое животное, они выбрались наружу. По мере того, как ширилась полоса света и морозный свежий воздух вползал в лёгкие, в душе Савельева наступало благоденствие. Будто бесплодная земля, которую он поливал, сидя между картонными коробками возле примуса, исключительно керосином, вдруг дала один-единственный зелёный побег.

Когда солнце отправило в глаза людям сотни метких стрел, Игорь повернулся и ещё раз осмотрел Кирилла с ног до головы. Он увидел, что на ногах у мальчишки, как и у всех остальных, ничего нет. На левой стопе отсутствовал мизинец, на правой - два средних пальца, а мизинец выглядел помертвевшим и как будто готовым вот-вот отвалиться.

- Это от обморожения? - спросил он.

- Возможно, - Кирилл не посмотрел ни на него, ни вниз, на свои ноги.

- Болит? – едва шевеля губами, спросила Ленка. Она опустила веки, ожидая, когда глаза привыкнут к свету.

Мальчик пожал плечами, словно говоря: «боль мало значит теперь, когда есть Голос».

Он продолжал рассказ.

Даже сквозь весь этот многозначительный шум Кирилл слышал ссору. В то утро мальчик слез с кровати и пошёл на звуки. Видел всё от начала до конца, но не было ничего на целом свете, что могло бы его тогда взволновать.

Он знал, что есть ещё многие и многие открытые души, с которыми достаточно просто быть рядом, чтобы испытать... Господи, какое мелкое слово! Не удивительно, что люди всё время ссорятся и воюют, как можно в этом варварском языке отыскать что-то хоть мало-мальски годное к использованию? - испытать притяжение.

- Но почему ты не отвечал, когда мы к тебе обращались? - спросил Игорь.

- В мире не стало больше слов, кроме тех, что говорит Голос, - ответил Кирилл, и вдруг прибавил эмоционально: - Если бы горы вдруг стали меньше меня и вся планета стала меньше, а вы стали бы у моих ног, словно песчинки - разве я мог бы рассказать, что вижу за краем мира?

Ленка начала оживать. Стекая по груди Игоря, она шепнула:

- Это наш сын. У него всегда хватало фантазии на такие метафоры.

Кирилл, посмотрев на них строго, и, как будто, с бесконечным терпением, продолжал говорить. Он нашёл других таких же. Это было несложно. Они чувствовали друг друга и шли друг на друга, как на свет. У каждого, у любой девочки и у любого мальчика, было теперь по кусочку чего-то великого в голове.

- А как же тот младенец, которого ты похитил? Нам с твоей матерью из-за него чуть головы не отстрелили.

- Шшшш, - сказала Лена, сжимая в кулаке край воротника грязного, засаленного Игоревого пальто. Приподняв голову, она внимательно слушала.

- Этот маленький слышащий, - торжественно произнёс Кирилл, – голос благоволит к маленьким слышащим.

Он помедлил, и сказал с неожиданной грустью, почти нормальным голосом:

- Кусочки, которые достались я-нам, старшим, мутные, как оплавленное стекло... маленькие слышащие глядят через чистое стекло. Мы могли узнать Голос из других голосов, но мы не младенцы. Только младенцы знают, о чём он хочет поведать.

Кирилл повернулся и почтительно показал на живот Ленки.

- Но есть ещё неродившиеся, слышащие первыми. Они понимают всё, от первой буквы до конца времён.

Игорь попытался собрать весь доступный ему скепсис.

- Младенцы ещё не понимают речи...

- Его не нужно понимать. Голос есть образы, символы. Чистое знание.