Страница 9 из 13
Когда я закончила читать Сто Одиннадцатому, мне стоило бы уснуть, хоть ненадолго. Я даже завела будильник и положила его под подушку, чтобы Гектор ничего не услышал.
Теперь я могла поспать. Вот только у меня ничего не получалось. Я все думала о том, как это — быть бестелесным существом. Сто Одиннадцатый оставил меня, а я все думала о нем. Если нет границы между живым и мертвым, то, должно быть, не так удивительно, что все они — словно призраки. Все в мире взаимосвязано, и их не живая и не мертвая природа, без сомнения, исходила из особенностей сознания, которое они несли с собой.
Не-живой король.
По задумке Ясона это было, без сомнения, странное существо — человек, соединенный с тварью. Нечто единое, но управляемое сознанием, которое представляется Ясону более совершенным.
Даже борьба, подумала я, в полной мере невозможна. Но если нельзя помыслить победу, можно придумать интеграцию. Если врага не поразить, остается им стать.
И убивший дракона становится кем?
Все правильно. Молодец, Эвридика, пять.
Я и не заметила, что засыпаю. Из темноты под веками стали выплывать пятна цветов. Было много зеленого, а потом жимолость и чертополох. Шумел вереск. Я была на лугу, который никогда прежде не видела. Орфей стоял у меня за спиной. Я не могла обернуться, как ни старалась, но я знала, что это он. Не было ни голоса, ни дыхания, только присутствие, так легко уловимое, словно я была струной, на которой он играл.
— Орфей? — позвала я. Воздух был напоен такой зеленью, таким упоением лета, что я почти поняла, что сплю.
Он не отвечал мне. Я видела, что от тени его расходятся длинные щупальца. Они трепыхались, словно у существа больного каким-то неврологическим заболеванием (если только подобные существа могли болеть). Я смотрела на острые стрелы чертополоха, на сладкий клевер, и не могла поверить в то, что происходит с тенью Орфея. Жужжали пчелы.
— Эвридика, — сказал он. Голос показался мне очень далеким. Затем тень опустилась на одно колено, и я увидела, что щупальца куда длиннее, чем мне казалось вначале. Они простирались так далеко вперед, что до горизонта я не видела им конца. Они затмили солнце.
— Орфей, — звала я, хотя знала, что нужно бежать. Еще я знала, что бежать некуда. Я так хотела посмотреть на него, но небо становилось все темнее. Это сказка, думала я, или страшная история?
А потом где-то слева настойчиво заквакала лягушка. Через пару секунд я поняла, что эти настойчивые звуки исходят от будильника, и сон потерял всякую власть. Я улыбнулась оттого, что кошмар закончился, и открыла глаза. Вокруг еще было темно, и на секунду мне все же стало страшно. Но за окном не было никаких теней. Мы были очень высоко, но я представила, как жутко мне могло стать, если бы корявые ветви деревьев стучали в мое окно.
К счастью, мне открылась мягкая темнота неба. В постели, под одеялом, было так тепло, что пробуждение представлялось просто невозможной затеей. Сон быстро вернулся и объятия его были удушающе крепкими, я с трудом из них вырвалась. Открытый космос за пределами одеяла принял меня недружелюбно. Я быстро оделась, не утруждая себя ни корсетом, ни прической. На мне было только белое нижнее платье, а волосы остались распущенными. Так что я выглядела как иллюстрация к какому-то готическому рассказу.
Я поставила замолчавший будильник на место, надеясь, что Гектор ничего не услышал.
Когда Ио сказала, что будет ждать меня в саду, я поняла, что она не в первый раз у нас. Ио знала Зоосад хорошо. Быть может, она была связной между мисс Пластик и Ясоном. Этим мог объясняться и ее здоровый, крепкий вид.
Я не волновалась, словно Ио была моей провожатой в царстве мертвых, где опасаться уже было нечего. Я была так спокойна и растерянна, что даже забыла надеть обувь. Я вышла на дорогу босая, и только тогда поняла, что мне холодно. Обхватив себя руками, я двигалась по проезжей части, пустой в этот час. Сад был далеким и темным, но я знала, что по ночам он открыт. В конце концов, как бесчисленны поэты, художники и музыканты, которых вдохновляли ночные бдения.
Тесей, однако, говорил, что в саду нельзя выпить, поэтому он туда ходить не будет. Я надеялась, что того же мнения придерживается большинство. Ночь, вопреки расхожим представлениям, немногих располагала к близости с природой. Правда, Орфей иногда ходил в сад ночью и радовался одиночеству.
Сегодня я увидела над садом полную луну (она была искусственной, поэтому не блекла ближе к рассвету). Пахло ночными цветами, а ноги быстро замерзли от росы. Где-то неподалеку пел свою песенку ручеек. Изредка громко ухала сова. Уголок жизни, словно из книг и фильмов, сладко пахнущий первобытный сад.
Орфей приносил мне отсюда землянику, крошечные ягоды, терпкие и приторные. Я любила, как они пахнут, и как легко давить их языком.
Я вошла в сад, словно призрак. Мои белые одеяния пугали меня саму. Подол нижнего платья колыхался на легком ветру.
Ни за что не поверишь, что все это — искусственное. Мне, во всяком случае, так хотелось думать о чем-то настоящем. Пусть даже это место рукотворно, а голос совы записан лет двадцать назад и с тех пор раздается с определенной периодичностью.
Цветы ведь были настоящие. И холодный ручей, и земляника.
Кустов было много, за любым из них мог скрываться как друг, так и враг. Здесь кусты были даже больше, чем в небольшом лесу за Нетронутым Морем. Искусственное всегда отличается от естественного непомерной пышностью, в том числе и масштабов.
Тени, повсюду отбрасываемые ветвями, вдруг показались мне очень знакомыми. Словно все они пришли из сна. В тот момент, когда я услышала шорох в кусте ежевики, я готова была завизжать от звука собственного дыхания. Кричала я вдохновенно. Может, Орест бы взял меня сняться в своем фильме ужасов, если бы был здесь.
— Ты меня напугала! — заорала Ио. Я не сразу смогла замолчать. А когда у меня все же получилось, я прошептала:
— Ты меня тоже.
— Чем? Тем, что вообще пошевелилась? В отличии от тебя я не пришла в прикиде мертвой невесты.
— Это не прикид мертвой невесты.
— Неважно.
Казалось, Ио была смущена. В темноте проявлялись болезненные черты, которые она прятала днем. Скулы ее казались слишком выпирающими, а шея какой-то особенно тонкой.
— Добрый вечер, — сказала я. Ио пробормотала в ответ что-то недружелюбное, и мне в лицо полетела розовая в мятный горошек, пахнущая чизбургерами ткань. Форма официантки.
— Пойдем с тобой сейчас со смены, — сказала Ио.
— Как твоя нога?
— Нормально.
В темноте Ио выглядела совсем бледной, но ее глаза сильно блестели. На ней снова была форма официантки. На этот раз — чистая, ни пятнышка крови. Однако, движения Ио были скованными, и она хромала.
— У меня тут достаточно знакомых, — сказала она.
— И все — менеджеры по персоналу?
— Нет, швеи.
Мы обе засмеялись. Я стянула с себя нижнее платье, и вся в момент покрылась мурашками. Форма пахла едой, отдаленно — газировкой, и на ощупь была куда менее приятной, чем моя обычная одежда. За воротником я обнаружила несколько пятен. Я старалась думать о них, чтобы не думать о холоде и обнаженности. Пятна было четыре.
Ио помогла мне застегнуть короткое платье и отдернула фартук.
— Отлично. Даже печать Вирджинии Вульф на твоем лице стала менее явной.
— Какая такая печать?
Ио только отмахнулась от меня. Несмотря на ее грубость, она нравилась мне все больше и казалась все более беззащитной. Пусть Ио отлично боролась, но ей патологически не везло, начиная с самой первой нашей встречи, и она была не слишком хорошим тактиком.
Как только мы справились с моим перевоплощением, я услышала голос Ореста.
— Дамы! Не хотел вас смущать, но до части с переодеванием никак не мог заставить себя выйти из укрытия!
— Орест! Что ты здесь делаешь?
— Я смотрю!
— Ты что сдала нас, Эвридика?!
— Нет!
— Я сейчас его убью!
— Точно нет!
— Что вы, не стесняйтесь, умереть от руки столь прекрасной девушки было бы для меня подарком!
— Орест, сейчас вообще не время!
— Так его зовут Орест? Слышишь, Орест, сейчас я тебе накостыляю!
— Будьте моей гостьей!
— Не надо, подождите, я все объясню!
Орест и Ио замолчали, они посмотрели на меня не без любопытства, а сад снова нырнул в ночную тишину (или почти тишину, потому что ручей не замолчал).
Я не знала, что могу объяснить. Появление Ореста было для меня сюрпризом, поэтому я сказала:
— Этот молодой человек — Орест. Он — мой друг, я ему доверяю, и он очень верный. Но большой сплетник.
— По-моему ты сама себе противоречишь, — сказала Ио.
— Ничуть. Орест, а это — Ио, моя новая знакомая, которой я спасла жизнь. Мы идем спасать Орфея.
Орест прижал руку ко лбу, вид у него был не то скорбный, не то смешливый.
— Ну, — сказала Ио. — А объяснишь-то ты чего?
— Я представила вас друг другу.
Ио выругалась.
— Не переживайте, я не стану выдавать столь прекрасную девушку из страха потерять вашу компанию.
— Лапшу мне на уши не вешай.
— Он говорит совершенно серьезно!
— Хорошо, — сказал Орест. — Дело не только в золоте ваших волос, прелестная Ио. Я волновался за мою подругу. Эвридику, знаете ли, легко обвести вокруг пальца.
Я обиделась, потому что это была неправда.
— И как ты нас нашел? — спросила Ио шепотом.
— Если честно — поинтересовался обо всем у Андромеды. Шпионки из вас так себе.
Ио снова выругалась.
— Да, — задумчиво сказал Орест. — Доверять Андромеде не стоит. Но мне — вполне можно.
— С чего ты решил, что я тебя не прикончу? Я сверну тебе шею, как цыпленку.
Ио говорила с девчачьим задором, поэтому я ей не верила. Орест, кажется, тоже не был настроен так уж агрессивно.
— Знаете, Ио...
— Можно на "ты"!
— Раз уж ты все равно собираешься меня убивать, я не против!
Мне вдруг показалось очень сложным не засмеяться.
— Просто, как я полагаю, вы спускаетесь вниз.
— Угу. И тебе там делать нечего.
— Как ты понимаешь, Эвридика несколько необычная девушка. Не уверен, что она выживет на Свалке без сопровождения.
Мой смех зазвенел в ночном саду, и я прошла чуть дальше, чтобы найти скрывшийся между высоких трав ручей. Я прекрасно слышала, что они говорят.
Ио сказала:
— Ладно, значит ты хочешь с нами?
Ухнула сова.
Орест сказал:
— А это возможно?
Ручеек был похож на серебристую ленту, брошенную на землю. Я села перед ним на колени и коснулась губами холодной воды. Мне хотелось напиться, потому что на Свалке все — яд. Ио задумалась, стало тихо. Только после того, как сова ухнула еще раз, она ответила:
— В принципе, можно. Если только ты согласен влезть в мусорку.
— О, ради дружбы я согласен и не на такое!
— Я тебя давно заметила.
— Это неправда.
— Ладно, неправда. Но долго же ты ждал.
— Надеялся, что и ты разденешься.
Они оба засмеялись, и я с радостью подумала, что доля понимания между ними есть.
— Так кто такой этот Ясон? — словно бы между делом спросил Орест. Тут Ио не медлила.
— Тот, кто тебя однажды спасет. Или лучше так: тот, кто к этому причастен!
Снова вместо веселой молодой девушки я слышала полубезумную фанатичку. Все это было очень, очень неправильно. Но других, правильных, возможностей у меня не было, и я брала то, что дает мне судьба.
— Что ж, полагаю он заинтересован в последователях.
— Весьма.
— Значит поэтому ты меня и не убила? — Орест засмеялся.
— Еще и потому, что ты — забавный.
Честно говоря, я вообще не была уверена в том, что Ио способна на убийство. Разве что ради Ясона, но его здесь, к счастью, не было. Я напилась воды и подошла к ним, покачиваясь, будто пьяная.
— Так, значит, мы пойдем вместе.
— Пойдем. Ясон не против новых людей.
Коллаборация невозможна. Альтернатива для Ореста, в конце концов, только забыть эту ночь. Теперь я понимала, что Ио даже немного рада.
— Но предупреждаю, будет противно. И не только в той части, где мусорка.
Ио взглянула на мое ожерелье и на то место, где под одеждой было скрыто ожерелье Ореста.
— Но вам все равно будет легче. Спрячь это, Эвридика. На Свалке с тебя его просто сдерут.
— А как же мой прекрасный, модный и в меру изящный вид, разве он не выдаст во мне жителя Зоосада?
Ио легонько толкнула Ореста в бок.
— Не переживай, путешествие приведет тебя в надлежащий вид.
Так мы пошли. И я все думала о том, что Орест хороший друг, хотя поступил не очень честно. Тогда я верила и в то, что Ясон тоже окажется хорошим. Что все мы — люди, и пытаемся помочь друг другу, как можем.
Ясон ведь пытался помочь мисс Пластик. Ясон пытался помочь и Одиссею.
Одна убила себя, второй убивал других. Ясон с этой точки зрения напоминал какой-то проклятый артефакт. Время в Зоосаду перешло ту границу, за которой наступала тишина. Кафе закрывались на пару часов, чтобы вскоре открыться, даже самые упорные полуночники расходились по домам. Мы шли по пустой улице, две официантки и франт между ними. Орест был похож на европейского туриста в окружении двух поверхностных, американских девочек, которых просто соблазнить вином и разговорами об искусстве.
Шли мы довольно долго, так что Орест и вправду успел рассказать нам о своем новом фильме. Он был о двух братьях, один из которых чуть не утонул в Нетронутом Море и теперь боится воды. Братья вместе отправлялись в путешествие, чтобы излечить невроз одного и найти девушку другому. Это должна была быть добрая, эксцентричная комедия. Орест сказал:
— Посвящу ее, пожалуй, тебе, Ио. Ты не против, если я немного переформулирую образ героини в твою пользу?
Ио не была против. Она покраснела и стукнула Ореста по плечу. Кажется, для нее это был способ выразить приязнь.
Я никогда не видела кафе, в которое нас привела Ио. Это был дайнер, но, в отличие от "Бестелесного Джо", не стилизованный, стерильно-мятный интерьер напоминал скорее о молочных коктейлях, чем о чизбургерах. Если бы зубной врач открыл кафе, он выбрал бы именно такой цвет для диванчиков, потолка и пола — цвет зубной пасты. Никто бы не забыл почистить зубы. Холодный свет, горевший в пустом помещении, казался странным, как из фильма. И я видела, что Орест тоже смотрит на все это, как на кадр.
Мы, оставаясь в тени, прошли к задней двери. Рядом с ней курила брюнетка с высоким хвостом невероятно прямых волос.
— Я уж думала вы не придете.
— Да какого-то черта к нам привязался парень.
Девушка кинула взгляд на Ореста, сказала:
— Ну, привет.
— Эта ночь начинает нравиться мне все больше.
— Только давай без этого, — сказала Ио. — Сейчас Пенелопа вывезет мусорку, и ты в нее полезешь.
— Полезу, конечно. Но перед этим наслажусь обществом чудесных женщин.
— Не насладишься, — сказала Пенелопа. Она явно была не из тех, кого легко очаровать. Она затушила сигарету и выбросила ее в мусорку. Я так много читала о курящих людях и так редко их видела, что мне казалось, будто бы они не совсем реальны, как призраки, которых почти все боятся, но существование которых никто еще не доказал.
Пенелопа вывезла серебристую тележку с шумно крутящимися колесами. Она явно знала, что делать в таких ситуациях, Ио ей не подсказывала. Это был отработанный план. Я открыла крышку и заглянула внутрь. Никаких объедков там не было — все съедалось подчистую персоналом, познавшим голод Свалки. В основном, упаковки и коробки. Среди них-то и оказался Орест. Он влез в тележку так изящно, словно это была карета. Ио накрыла его голову коробкой.
— Ничего не вижу. Так и должно быть?
Мы с Ио засмеялись, Пенелопа осталась мрачной.
— Тележку вернете. И форму тоже.
Орест зашуршал бумажками, укладываясь поудобнее, и Ио закрыла крышку. Она сказала:
— Ну что, готова?
Мы прошли вместе с молчаливой и задумчивой Пенелопой до лифта, она ввела код и прижала палец к сканеру. Мы вошли внутрь, и Пенелопа вдруг помахала нам.
— До рассвета, — сказала она.
А я подумала, ведь рассвет же совсем скоро. Но когда Ио повторила:
— До рассвета, — я поняла, что это было их особое, рыцарское прощание. И под рассветом они имели в виду не солнцем над миром, но солнце над человечеством. Возможно, они имели в виду моего Орфея.
Орест сказал:
— Мам, мы уже приехали?
— Помолчи. И ничего не говори, пока я не разрешу.
— Ладно, мама. Только если купишь мне шоколадку.
Я засмеялась, а Ио легонько стукнула локтем по тележке, потом выругалась оттого, что ударилась сама. А я думала, что ничего не помню о Свалке. И с детства ее не видела. Я жила в мире, где Свалка — почти выдумка. И мне предстояло понять, что делать с правдой.
Выйти из Зоосада было значительно легче, чем войти. Лифт открылся, и мы оказались в грязном коридоре безо всякой охраны. Дверь закрывалась на засов, а пахло чем-то кислым, не противным, но и не приятным. В конце концов, даже нас особенно не стремились держать в Зоосаду силой. Мало кто отваживался сбежать и умереть. Подкожный жемчуг, видимо, позволял нам жить на отравленной Земле дольше, но и его ресурсы были ограничены. Говорили, что на Свалке он чернеет и теряет свои свойства за пару месяцев.
Умирать никому не хотелось. Это была аксиома, обеспечивающая и подкрепляющая существующий порядок вещей.
Ио толкнула дверь, и я впервые за много лет увидела Свалку. Кажется, будто на открытых пространствах легче дышится, будто клаустрофобия коридоров должна удушать, но от чистого, беспредельного неба пойдет прохлада.
Я поразилась, когда это оказалось неправдой. Изменения я чувствовала уже на первом этаже, но воздух Свалки оказался душным и горьким. Над нами забрезжил красивый, конфетный рассвет, и небо казалось прохладным, но от земли словно поднимались испарения, неприятно-теплые, соки покидали ее. Было жарко, было тяжело дышать, и все казалось поддернутым слабой дымкой.
Мы с Ио везли тележку, слаженно шли нога в ногу, как настоящие официантки. Ио сказала:
— Нравится?
— Нет. Но я так и думала, что не понравится.
Мы отошли от Зоосада, и Орест выглянул из тележки с шумом открыв крышку.
— Не могу ни дышать, ни молчать, ни позволить девушкам везти тележку со мной.
Ио не возражала, и Орест вылез. Мне показалось, Ио стало грустно, как и нам. Она не была здесь ни в первый, ни в последний раз, и рассвет над Свалкой должен был быть для нее привычным зрелищем. Но, наверное, нельзя привыкнуть к тому, что убивает тебя.
Я видела фотографии Свалки и фильмы о ней, стихотворения, сборники с цветастыми граффити, все то, что люди оставляют после себя, в какой бы ситуации ни оказались.
Перед нами был город, вернее его скелет. Кто теперь знал, что здесь было раньше — Лодзь, Воронеж, Бонн. Все стало неузнаваемым.
Здесь у людей не было сил строить что-то новое. Скелеты панельных многоэтажек, скелеты симпатичных, длинных домиков начала двадцатого века, опустошенные вены улиц — все было переработано, словно здесь жили микроорганизмы. Вырастали железные пристройки, балконы превращались в мансарды, на которых с большим трудом прорастали в горшочках съедобные растения. Я и не заметила, как задышала чаще, словно кислорода в атмосфере было не так уж много. Свалка была не совсем похожа на настоящую свалку. Мне она напомнила сундучок со старыми игрушками: кубиками с буквами, домиками, машинками. Все поседело от пыли, и ребенок, игравший с такими артефактами, пытался придать этим грустным вещам некую видимость порядка.
Даже вывески редких магазинов были составлены из букв, упавших или украденных с других вывесок. Все вторично переработано. Тут и там возникали стихийные рынки, торговали едой и всякой всячиной, в основном, сделанной вручную. Мне вдруг стало радостно, и чувство это было кощунственным. Люди и здесь творили. Вот чего не вытравить из нас даже медленной смерти.
В нашу тележку тоже заглядывали и отшатывались от нее, когда видели только пластик и полиэтилен. Такие тощие руки, они открывали и закрывали крышку, и казались мне удивительно похожими — мужские, женские, старческие, детские.
Ио сказала:
— Народ тут не особо заботится о приличиях. Могут и в карман залезть.
— Это называется не "приличия", — задумчиво сказала я. Лица людей вокруг тоже были похожи, вот этими горящими глазами с голодом внутри, болезненной скуластостью, дрожащими губами. Словно все это был на самом деле один человек — разного пола и возраста, но повторяющийся снова и снова.
Некоторое время спустя я поняла, что дело в печати смерти. Именно она придала всем здесь такое сходство черт и взглядов. Обреченность сделала людей чем-то вроде фабричных товаров, стремящихся к полной идентичности.
Среди бесконечно модифицированных построек попадались и нетронутые. Я увидела помпезное здание театра, с колоннами и конями. Европейский классицизм, исполненный в мраморе, цветом напоминающем кофе с молоком.
Эта постройка, давным-давно заброшенная, казалась мне свежее, живее прочего, включая всех ныне здесь живущих. Она вдруг обрела бессмертие, потому что в ней была жизнь и история, а во всем остальном ее больше не было. Я могла бы вечность смотреть на этих отлитых в бронзе коней, и на эти высокие колонны. Они сохранили в себе больше человеческого, нежели люди.
Снова стало грустно, а потом меня за руку поймала женщина. Она зашептала мне, и я увидела, что она молода, а также, что волосы у нее лезут клоками.
— Ты же там работаешь? Ты там работаешь, да? Принеси мне хлеба оттуда! Принеси мне хлеба, от них не убудет, а я еще денек поживу!
Мне даже казалось, что лицо ее чудится мне, что я на самом деле разговариваю с дряхлой старушкой. Она облизывала губы, и я видела, что зубы ее сколоты, а у десен был фиолетовый, противный цвет.
И я обняла ее. Она не оттолкнула меня, просто очень удивилась.
— Хлеба, — повторяла она. — Хлеба.
Но у меня не было хлеба, и я заплакала, а Ио и Орест оттащили меня от этой бедной женщины. Мы шли дальше, удалялись от Зоосада, и здесь каждый шаг в любую сторону был предельно ясен, не оставлял сомнений. Чем дальше от Зоосада — тем меньше рынков, тем более крошечны пристройки, и тем больше пыли и грязи. Но все же иногда встречались люди, сидящие перед раскинутыми платками, на которых была разложена еда или вещи. Я вдруг увидела бусы и браслеты невероятной красоты. Они были сделаны из крохотных фигурок, я видела миниатюрных зверушек, пирожные, ягоды ежевики. Точна была каждая линия. Бусины были из камушков, но материал, как это частенько случается с настоящим искусством, отступал перед образом. Я склонилась над цепочкой с миниатюрной (полпальчика!) каруселькой, в которой видно было каждую лошадку, каждую перемычку.
Женщина назвала мне цену, но я покачала головой, у меня не было с собой денег.
— Это искусство, — сказала я тихо. — Идите с этим в Зоосад. Это ведь так прекрасно!
Я не услышала, что мне ответила женщина, потому что Ио взяла меня под руку и увела.
— Не будь такой общительной, хорошо?
— Почему?
— Потому что ты выглядишь подозрительно здоровой. Нам проблемы не нужны. Вот Орест хорошо себя ведет.
— Благодарю.
— Когда он успел стать твоим любимчиком?
— Это долгая история. Меньше надо было по сторонам глядеть.
Странное дело, здесь царил голод, но не бедность. Вернее, не только бедность. Иногда я видела машины, за которыми очень хорошо ухаживали. Они были яркими, чистыми пятнами в этой пыли.
Все было странным, суматошным. Казалось, голод и странный, головокружительный воздух придавали людям не только болезненный вид, но и странное возбуждение. Было шумно, даже на самых немноголюдных улицах люди говорили, ругались, смеялись, кричали и плакали. Все казались мне такими эмоциональными. Я подумала, что от голода часто приходит легкость и даже эйфория. А от недостатка кислорода по телу разливается приятное тепло.
Эти люди умирали, и тем были отчасти счастливы. Смерть, растянутая на годы, здесь стала удовольствием.
Я все утирала слезы и не могла перестать плакать, хотя Ио периодически напоминала мне:
— Не привлекай внимания.
А я думала, что с тележкой и в форме мы привлекаем внимание в любом случае. Иногда вслед нам неслись ругательства, но, по большей части, люди приветствовали Ио, она махала в ответ.
— Ты здесь известная персона, — сказал Орест.
— Ну, так. Все Рыцари важны. Мы часто помогаем людям, попавшим в безвыходную ситуацию.
— Мне это нравится, — протянул Орест. Я была с ним согласна.
— Но почему ругаются? — спросила я.
— Эти нас как раз не знают. Ругаются, что мы хорошо устроились.
Ио указала рукой вперед, и я увидела вход в метро. Надо же, я никогда не ездила на метро, но узнала его безошибочно. Потому что у меня был образ метро из фильмов и книг. И сколько еще таких образов я хранила, никогда не используя?
Бесчисленное множество. Я могла бы поддержать разговор с человеком из прошлого, и он бы, наверное, даже меня не раскрыл, но все, что он знал изнутри, было для меня таким поверхностным.
Мы спустились по ступенькам, которые напомнили мне крошащиеся зубы той женщины, просившей хлеба. На полу был грязный кафель, на нем совсем стерся рисунок. Я видела пустые билетные кассы и автоматы. Бездушное тело такого феномена — метро.
Наши шаги гулко отдавались от стен.
Дышать здесь было не легче, но и не тяжелее, зато пространства — много. Это было важно для организации, особенно сказочной и зловещей. Орест сказал:
— Так здесь живут Рыцари?
— Работают.
Когда мы спустились на платформу, я удивилась. Такого образа у меня не было. На линии между двумя путями было нечто вроде офиса — стеллажи, столы и стулья, канцелярские принадлежности и книги. Было странно, словно кто-то перенес страховую компанию годов, к примеру, сороковых, в совершенно неподходящее ей место.
На путях стояли, вызывая тревогу, хотя я и знала, что поезда больше не ходят, шкафы с оружием. Оно смолисто поблескивало от искусственного света. Чем больше я присматривалась, тем очевиднее становилось, что мебель старая, явно притащенная с помойки на Свалке, а оружие было не только стрелковое, но и холодное. Я увидела даже несколько мечей.
Рыцари были сюрреалистической смесью клерков, отощавших заключенных и воинов. Мне захотелось засмеяться, а Орест только поцокал языком.
Над нашими головами вывеска, некогда называвшая станцию, теперь гласила "До рассвета".
Все иные буквы были зачеркнуты. Интересный ребус. Наверняка, они долго подбирали нужную станцию и руководствовались не удобством. Впрочем, возможно их сеть раскинулась на много станций вперед и назад. Но что они тогда делали с другими вывесками?
Мы стали спускаться. Люди не обращали на нас внимания — одни что-то писали, другие дрались. Я слышала лязг мечей, но не решалась посмотреть. Я вдруг почувствовала себя мучительно неловко.
— Не стесняйся, — сказала Ио. — Рыцари созданы, чтобы защищать людей и служить не-живому королю.
Я не сказала, что не-живого короля еще нет, зато перед людьми Свалки лежит ясная перспектива стать неживыми. И очень хорошо, что я этого не сказала. Потому что как только мы спустились, откуда-то из темноты путей вышел Ясон. Он прохаживался рядом с дерущимися, легко уклоняясь от ударов мечей.
Ясона я сразу узнала. Я ни с кем бы не перепутала его.
На нем была ржавая, жуткая корона, сделанная из подручных материалов подручными средствами. Он носил ее с гордостью.
И, наверное, очень хотел передать.