Страница 63 из 65
Я сжал челюсти так, что зубы скрипнули. Всматривался в худое, изможденное лицо этого человека, упакованного в серый наглухо застегнутый костюм, напоминающий стальную броню, в плотно сжатые бескровные губы, в глубоко посаженые глаза — смотрел и запоминал, чтобы уже никогда не пропустить это лицо в толпе.
— Алфред, по долгу службы вам приходится часто бывать в Шварцвальде. Какое впечатление о клинике у вас сложилось?
— Исключительно благоприятное. Благодаря неустанным научным изысканиям профессора Айзенблата клиника находится буквально на острие современной фармацевтики, преподнося одно удивительное открытие за другим. Изобретенные им вакцины и лекарственные препараты облегчили жизнь многим пациентам, долгие годы страдавшим от тяжелых заболеваний. Стоит отметить, что лечебный процесс в клинике выстроен безукоризненно, и в этом отношении Шварцвальд напоминает четко отлаженный и безупречно подогнанный механизм швейцарских часов. Безусловно, это всецело заслуга старшей сестры, мадам Фавр, которая виртуозно справляется с множеством возложенных на нее обязанностей.
— Правда ли, что вас связывает многолетняя дружба?
— Да, мы познакомились около десяти лет назад. В то время я возглавлял рабочую группу по разработке проекта закона о расовой чистоте и нашел в лице мадам Фавр истинного апологета базовых принципов генетической селекции.
— И сегодня мы бесконечно счастливы поприветствовать ее в нашей студии, — расплываясь в медовой улыбке, произнес Шульман. Я вздрогнул и вцепился пальцами в спинку маминого кресла так, что костяшки побелели. — Подчеркну, что в силу высокой занятости мадам Фавр покидает Шварцвальд лишь в исключительных случаях.
В студию вошла мадам Фавр. Улыбнулась восторженно хлопающим зрителям. Шульман подскочил к ней и учтиво поцеловал руку, а затем усадил на диван рядом с Шаллмайером. Кокетливо улыбнувшись, она поправила пластмассовую прическу. Мое сердце ухнуло в живот и затрепыхалось там, как выловленная рыба.
— Мадам Фавр, вы посвятили клинике больше двадцати лет, стали, без преувеличения, ее ангелом-хранителем. Как вы нашли свое призвание?
— Забота о здоровье будущих поколений — что может быть важнее? — улыбнулась Фавр. — Именно для этой благой цели весь персонал клиники трудится, не покладая рук. И, смею надеяться, мы уже достигли немалых успехов… Выбрав путь разумного контроля репродукции на генетическом уровне, современное общество отыскало спасительный выход из тупика.
— Для сотен пациентов клиники вы стали ближе, чем родная мать, — не снимая с лица тошнотворной улыбки, вклинился Шульман. — И сейчас мне хотелось бы устроить маленький сюрприз: пригласить в студию одну из бывших пациенток клиники, Эмму Клаус!
Затравленно озираясь по сторонам, в студию вошла сутулая женщина в вытянутой вязаной кофте. То и дело одергивая юбку, она присела на самый край диванчика и сложила ладони на коленях.
— Эмма, дорогая, расскажите нам о годах, проведенных в клинике?
— Я ребенком была. Мало что помню. Но мне там очень, очень помогли. Теперь я совершенно здорова. Совершенно. У меня и справка есть, — и она суетливо полезла в замызганную сумочку.
— Ну что вы, что вы, это лишнее! — вытаращил глаза Шульман, явно не ожидавший подобного поворота разговора. — Лучше поделитесь с нами воспоминанием о каком-то трогательном моменте?
— Я же говорю: маленькая совсем была, ничегошеньки не запомнила. Врачи… были очень добры к нам. А перелом тот — чистая случайность. Зато кормили… каждый день, — в зале стали перешептываться. Я видел, как разгоралась ледяная ярость в глазах Фавр, в то время как на губах ее застыла пластмассовая улыбка. Эмма Клаус продолжала что-то бормотать, растерянно обводя глазами зрительный зал, как вдруг уткнулась взглядом в старшую сестру. Она запнулась, обмерла, словно обожглась об арктический лед ее глаз, и прикрыла рот ладонью.
— Эмма, сдается мне, волнения сегодняшнего дня оказались слишком сильными для вас, — сердечно проговорил Шульман и участливо подставил ей локоть, чтобы подвести к перегородке, прикрывающей техническую часть студии. Казалось, ничто не способно вышибить его из седла. Но на крупном плане я заметил, как по его правому виску сбежала капля пота.
— А теперь я предлагаю посмотреть небольшой сюжет о повседневной жизни пациентов в Шварцвальде — там есть и эксклюзивные, ранее не транслировавшиеся кадры хроники.
На больших экранах появилась величественная панорама замка, снятого с высоты птичьего полета. Он гордо возвышался среди полыхающего золотом и багрянцем осеннего леса под «Гимн Объединенной Европе». Глубокий мужской голос с бархатными интонациями поведал: «Ежегодно в Шварцвальд прибывают сотни детей. Но не все они вернутся домой».
На экране появилась Фавр — все в том же безукоризненно выглаженном белом костюме, только моложе на несколько лет. Видимо, это были кадры одного из ее старых интервью.
— В клинике дети получают все самое необходимое: полноценное витаминизированное питание, ультра-современное лечение и разнообразный досуг. Кроме того, не стоит недооценивать целительную силу закаливания и альпийского воздуха! — на экране возникли новые кадры, чуть смазанные и скачущие, словно снятые любительской камерой: рука со сбитыми в кровь костяшками, которая шоркает облезлой щеткой брусчатку, слипшийся комок подгоревшей каши на железной тарелке — и ряды истощенных, обритых наголо детей, жадно запихивающих в рот склизкую массу. Затем — утренняя пробежка: кто-то из бегущих впереди доходяг качается в сторону, падает и остается лежать на мерзлой земле, пока тренер пинками не поднимает его на ноги. А затем — площадь с ровными шеренгами застывших детей. И хрупкая фигурка женщины в белом, которая методично опускает розги на кровавую спину распятого мальчика. Меня не покидало ощущение дежавю: словно на экране прокручивали не кадры хроники, а мои воспоминания.