Страница 21 из 35
Ну, берет, плащ, шёлковый платок на шею, сумка с ноутбуком - то само собой... вперёд, пехота.
Консультация прошла на удивление легко - первых полутора часов беседы Лиза почти и не заметила: собеседник попался несуетный, деловитый, вопросы задавал чётко по пунктам, записанным в блокнотике. И только последние полчаса шли со скрипом - поток информации она пропустила через себя изрядный, ныли горло, язык, лицо, подсел голос. Спасал только остывший чай - предусмотрительно прихватила с собой кружечку из общей приёмной.
Совершенно остывший чай, как любила мама - ещё с поры, когда работала на "Скорой": так она и коллеги боролись с усталостью. Лиза переняла привычку - к великому, хотя и показному в основном, возмущению отца: учитель, он любил делать всё по науке, а чай, согласно ей, пить надо только свежим.
- Гришенька, да если бы я горячим его пила, меня бы тут же в сон укладывало. А холодный - бодрит.
- Полиночка, ты же медик, - вкрадчиво начинал тогда отец под счастливую улыбку наблюдавшей сцену дочери, - должна знать, что свежий напиток полезнее. И бодрости от него - больше. Так что, самовнушение это, само-вну-шени-е! И эту женщину я люблю?!
Последнее произносилось с трагическим надрывом и под дружный хохот всех наличествующих Звонарёвых...
Лиза вернулась из воспоминания обратно в крохотную, но уютную комнатку. Собеседник всё ещё записывал в блокнотик последний из Лизиных ответов. Но вот истекло его время, он теплейшим образом раскланялся, и Лиза с облегчением расслабилась в кресле. Закрыла глаза, помассировала лицо, щёки, виски... Несколько раз вдохнула-выдохнула, стараясь, чтобы выдох длился больше вдоха.
Наконец, сквозь дряхлую ветошку разглядела Лиза кувшин - и плотную пенную струю молока, кувшин наполняющего. Теперь можно идти умываться - и на волю, на весенние московские улицы... и хватит лукавить перед собой - к Павлу.
Назавтра была пятница, Лёнечкин вечер. Но уже утром Лиза вызвонила его на мобильнике, предлагая вместо домашнего свидания встретиться и поговорить в парке. Такого за их общие годы не случалось ни разу, и Леонид Львович, по-ветхозаветному неустанно готовый к каре господней, понял всё раньше Лизы.
- Деточка, не надо встреч, не надо объяснений, - его глубокий баритон, и обычно чуть глуховатый, сейчас звучал особенно скорбно, - целую руки твои, моя драгоценная, незабвенная моя. Прощай.
- Прощай, - тихо ответила ошеломлённая Лиза. Забыв нажать кнопку отбоя, опустила руку с мобильником и механически пошла к окну, как делала всегда, охваченная сильным переживанием или что-то обдумывая.
За окном разгорался апрель. С высоты Лизиного поднебесного этажа сколько хватало глаз виднелись прозрачные светло-зелёные шары деревьев, приукрывших собою бетонные параллелепипеды зданий. Ах, как хотелось вспомнить детство и броситься в эти помолодевшие улицы, в апухтински свежий и сильный ветер, бродить куртка нараспашку, где ноги ведут, и дышать, дышать! Однако такое только и возможно, когда бессознательно ещё восприятие мира. После - остаётся лишь вспоминать и тосковать, тосковать о безвозвратном. И искать подобий утешения этой тоске во взрослой своей, такой взрослой, чёртовой запутанной жизни.
Очнувшись от безмысленного взгляда в окно, Лиза собралась и Варфоломею позвонить на предмет финального объяснения, но телефон сам засветился его вызовом:
- Лиза, выручишь?! Срочно! Нужно тысяч пятьдесят, а лучше бы и сотню!
Сбитая этим напором, Лиза, конечно же, сказала, что пятьдесят найдутся, но только в банке. Надо подъехать на Кутузовский. Где она сможет быть не раньше, чем... так-так, дай подумать... часа через полтора.
- Встретимся там, - и без дальнейших объяснений Варфоломей отключился.
Лиза простонала мысленно: придётся отложить работу, скинуть растянутую, залатанную, теплейшую домашнюю кофточку, ехать куда-то... да и просто хотелось пожить в обнимку с воспоминаниями о вчерашнем вечере, понежиться в нём...
Как и пообещал, в первые полчаса встречи Павел с Лизой молчали - но взгляды, соприкосновения... Игра взволновала - сердце билось сладко и протяжно, кружилась голова, дыхание сбивалось, улыбка не покидала губ и глаз.
"Ранец" с ноутбуком сразу же перекочевал из женских рук в мужские, ладонь доверилась локтю - и Лиза с Павлом пошли к бульвару, против течения офисной толпы, торопившейся спрятаться в подземелья метро от весенней московской красоты. Взгляды большинства принадлежали или асфальту, или сиянию витрин, или экранам наладонников. Немногие шли подобно психологу со зведочеей - сторонясь общего потока, с лицами, поднятыми к высокому тёплому небу, к уютной старине домов и в глаза тому, кто рядом, - так ходят одинокие или влюблённые.
Мужчина и женщина обнаружили себя в тишайшем дворе костёла - и где, где сочащаяся роскошью и электричеством дойная коровушка-столица? Там, откуда не сбежать, не умерев.. но всё же бегут иные. Чтобы остаться в живых. И выживают.
- Глядите, Паша, это же век шестнадцатый-семнадцатый? - Лизу и её усталость ошеломили отличной сохранности каменные палаты, вдруг открывшиеся за костёлом. Усталость тут же и растаяла бесследно.
Павел просиял:
- Похоже на семнадцатый. Монастырь же неподалёку, Ивановский женский, тех же лет?
- Как бы не раньше... Пойдёмте туда!