Удар под ребра

Я подумала: хорошо хоть от его денег на проживание в Москве я отказалась. Взяла с собой последнюю домашнюю заначку (оставляла ее еще до переезда к Тиму и потом умудрилась о ней забыть), немного добавила мама. Папа пытался настаивать, снова упирая на то, что сам меня пригласил, но все же сдался. Попросил только непременно сказать, если деньги все же кончатся.

Отец явно нервничал, общаясь со мной, особенно в присутствии своей семьи. Наташа переигрывала, стараясь изображать дружелюбие и непременно соблюсти приличия. Искренним был только их сын.

Наташа произнесла, посмотрев сперва на мужа, затем на меня:

– Надо же, вы… так похожи.

Она сказала это, просто чтобы что-то сказать, и то была даже не фальшь и не лесть, а именно ложь – как в той давней ситуации с Яшей и браслетами тети Марины. Чего только не говорят иногда, желая угодить или снять напряжение. 

Мы с отцом не были похожи решительно ни в чем, и в моем детстве это служило милым поводом для семейных шуток, пикантности которых я еще не осознавала. Мама познакомилась с моим папой еще в школе и вышла за него в девятнадцать – несомненно, он был ее первым и долгое время единственным мужчиной. Однако похожими у нас были только имена: Виктор и Виктория.

Я круглолицая, кареглазая и русоволосая, с некрупными правильными чертами – маминой масти. У папы вытянутое лицо с тяжелым подбородком, серые глаза и светлые волосы. К тому же, он невысокий, а мне уже в младших классах прочили карьеру баскетболистки (правда, годам к шестнадцати я перестала расти и скоро практически сравнялась с остальными, но и теперь на каблуках была бы выше папы).

– Мы совершенно разные, – возразила я.

– Но ведь ты точно папина дочь? – внезапно строго осведомился Рома, и мы все рассмеялись: я – искренне, отец с Наташей – слегка натянуто.

– Да. Она точно моя дочь, – информировал папа. – Вы определились, что будете брать?

Рома снова завел речь о мороженом и теперь не гамбургере, а каком-то остром блюде, я же – как всегда, запоздало – проанализировала свою реакцию на Наташины слова. Не адская боль. Просто толчок под ребра. Как раньше. Интересно…

Обслужили нас довольно быстро – почти все, что мы заказали, принесли в течение пятнадцати минут. 

– Ну, Вика, расскажи, как твоя жизнь, – начала Наташа, помешивая ложечкой кофе, – ты заканчиваешь учебу, так?

– М-м… да.

– И где планировала работать, пока Ви… отец не пригласил тебя сюда?

Похоже, она была убеждена, что я собираюсь остаться в Москве. Ну а кто бы не зацепился за такую возможность?

– Я об этом почти не думала. Куда-нибудь да устроилась бы.

– Это серьезный выбор.

– Конечно.

Не зная, о чем еще спросить, Наташа взяла мини-паузу, сделав вид, что ее мучает жажда и выпив разом полчашки кофе. Еду она, в отличие от нас всех, не заказала. Наверное, берегла фигуру – надо признаться, неплохую.

– Раз уж мы все-таки заговорили о делах… я подыскиваю квартиру, – подал голос папа. – Кирилл – соучредитель журнала, мой одноклассник – предложил один неплохой вариант на случай, если с работой у тебя все пойдет как надо. С оплатой поначалу поможем…

– Пап. Хватит. Я еще даже не была в редакции.

От меня не ускользнул обеспокоенный взгляд Наташи, брошенный в сторону мужа, а потом в мою. Ясное дело, она все же надеялась, что я уеду.

– Надеюсь, все получится, – проворковала Наташа, пряча глаза.

Я ликовала. Заметил это только Рома.

– Чего ты так сияешь? – по-прежнему строго осведомился он, глядя на меня.

– Мне просто хорошо. Не просто – мне сказочно хорошо, – честно отозвалась я.

Папа покосился в мою сторону с опаской.

– Ну… это же здорово, да? Я рад. Очень.

Разумеется, долго «семейный ужин» не продлился. В гостиницу я вернулась раньше девяти. Лифт никак не хотел ехать вниз – вместе со мной его напряженно ждали двое мужчин в деловых костюмах (вечером в воскресенье!). Когда я улыбнулась им, они выглядели озадаченными, но оба изобразили какое-то подобие ответной улыбки.

Поднявшись на свой седьмой этаж и открыв двери (у меня вечно были проблемы с замкАми, но в этом ключ поворачивался безупречно легко), я улыбнулась уже самой себе а большом зеркале. Потом в другое – то, что было в ванной:

– Ну, вот и все.

Несколько минут побыв со своей радостью наедине и походив по номеру с блаженной улыбкой, я задумалась, не позвонить ли маме. Наверное, ей будет интересно, что боли у меня прекратились. Еще это могло быть важно для Ани (но с ней я недавно разговаривала, лучше потом…) и Гоши. С ним я связываться не собиралась.

С тех пор как он швырнул брелок и стремительно уехал, мы не общались. Я старалась не ворошить в голове то, что произошло и не заставлять себя думать, к чему это может привести. В последнее время избегание сложных мыслей стало моим постоянным занятием. Однако теперь, на волне нахлынувшего счастья, я уже во второй раз мысленно сформулировала то, что осознала тогда во дворе.

Я люблю Гошу. Это понятие вмещало все сразу: и благодарность, и восхищение, и влюбленность, и еще море неизведанного. Мозаика будет складываться постепенно, по кусочкам. Главное, что для всего этого имеется единственное верное, исчерпывающее понятие. Если бы меня вдруг спросили, уверена ли я в своих чувствах, я бы, наверное, расхохоталась – до того неуместно это прозвучало бы.

«Я люблю его. Если ему так легче, если он по каким-то причинам не хочет моих чувств, боится чего-то – пусть. Я не буду его тревожить».