Страница 49 из 168
Короткий оглушительный хлопок, вскрик боли.
Первый выстрел пришелся в правый глаз Анны по касательной, сняв в придачу еще и кусок переносицы...
Иен собрал всю волю в кулак, сделал еще выстрел и угодил пулей туда, куда целился в прошлый раз. Ручище механического демона мертво обвисла, отпустив тряпичное тело Анны, маг-Исход, телекинезом разорвав рыцарю нагрудник, будто проткнул карандашом бумагу. Из его лона брызнуло смоляно-черное масло-кровь, заклубился пар. Исполинский рыцарь накренился вперед, тяжко встал на колено как в поклоне и грохнулся всем весом в бурлящую лужу.
Берри спас Анну, но спасти ее глаз он не смог, как не старался. Он тысячу раз клялся ей, что будет любить все равно, однако она не приняла своего уродства, и их отношениям пришел конец, а Иен из лучшего друга стал самым ненавистным врагом.
- Первоотца ради, Анн... - молил он, сидя возле кровати часами.
В гостиничном номере было сумрачно из-за задернутых малиново-бурых шторок, Анну раздражал любой свет.
Она полулежала на белых простынях, отвернувшись, и глядела единственным глазом на пыльную паутинку в углу под самым потолком.
- Никогда, - по-змеиному прошипела она. - Я никогда тебя не прощу, псовый сын.
- Я не хотел этого, - он, было, взял ее за руку, но она отдернула ее как ошпаренная и ответила звонкой как удар монастырского колокола оплеухой.
- Когда в следующий раз захочешь промахнуться - промахнись себе в голову. Уходи, и перестань меня донимать!
Иен встал с табуретки и поплелся вон из комнаты. Когда он приоткрыл дверцу, она окликнула его.
- Да? - он обернулся, но она только бросила в него пузатый графин с букетом алых маков. Он уклонился, и графин, как и их отношения, навсегда разбился в осколки о дверной косяк, разбрызгав ледяную воду.
После всего, Лидия Кэйрнс ушла из полевой работы из-за полученных травм, Анна проследовала за ней и метила в секретарское администрирование. Из-за глаза она больше не смогла уверенно держать огнестрельное оружие, которым так мастерски владела когда-то. Гаспар Берри ушел работать с другим ауто-да-фером в другом городе, Иен его больше не видел с того дня, как он потребовал с него стреляться на дуэли, но Иен отказался и прослыл трусом, зато остался жив. Желтого Короля забрали, тайная полиция организовала его перевозку в департамент исследований несанкционированной магии.
Стылый воздух палил Иену легкие, и он резко распахнул глаза, и снова очутился в темной расщелине. Рев лучафэровой гончей вырвал из воспоминаний окончательно. Он видел налитые кровью глаза гигантской обезьяны, и зловонное дыхание ударило в лицо с инфернальным пылом, даже сквозь заложенность носа он отчетливо ощутил запах тысячи мертвецов. В глазах-блюдцах чудовища Иен Маршак будто бы увидел отражение своей никчемной жизни с начала и до самого конца: приходская школа, батюшка Фауст, заснеженные горы, запахи альбатросов и моря, пчеловоды, Каерфелл, запах духов Анны - лаванда и жасмин, Наристск, Каннескар, укус василиска...
У него навернулись слезы, и ком сожаления застрял в горле морским ежом.
И все-таки он не пожелал сдаться.
Вложив последние силы в ноги, он оттолкнулся от обледенелого камня и сломя голову побежал вон из расщелины навстречу метели.
Гигантский бабуин перемахнул следом через весь туннель в несколько прыжков.
Иен вырвался наружу, столкнувшись со свирепствующей пляской снежных хлопьев, а вьюжный ветер встретил его оглушительными пощечинами. Он бежал под горой, ногами постоянно завязая в дюнах зимней пустыни. Его икры будто налились свинцом, ледяной пол, занесенный сугробами, лип к подошвам тряпочных ботинок.
Под ребрами выстрелила оглушительная боль, глаза заслезились, и он свалился в снег. Парная кровь хлынула изо рвов в коже, растекаясь бурым пятном на обмерзлой одежде. Хриплый свист выскользнул из сдавленных легких, а сердце колотило по ребрам с внутренней стороны, как дробь по детскому ксилофону.
Он кинул помутившийся взгляд вперед, там, в ста метрах от него, вырисовывался островок ослепительного света, ниспадающий с блюдца полной луны, как с божественного ока.
Снег прилипал к платиновым от инея ресницам, бровям и волосам. Внутри загорелось понимание, что он должен добраться до этого островка света любой ценой. Он полз и полз, гончая неотступно следовала за ним, покапывая на спину зловонной щелочной слюной. Обезьяний рев зазвучал у него за спиной, гончая нетерпеливо ревела, ожидая его скорой кончины от кровоизлияния, чтобы полакомиться трепыхающейся душой. Он чувствовал пронизывающий дух взгляд кроваво-алых глаз. Этот путь на животе тянулся вечность, даже больше, чем он прожил в клыкастой пещере, питаясь мхом, и углубляясь в болезненные воспоминания.
Но, когда он почти дотянулся кончиками пальцев до колонны ослепительного света, гончая заревела. Она взяла его как кутенка и отмела в сторону. Иен приподнялся, превозмогая колкую боль, и посмотрел на своего надзирателя.
Гигантский бабуин ступал почти по-кошачьи.
Его обезьянью малиново-бурую голову обрамляла золотистая грива, как будто языки пламени, прочая короткая шерсть напоминала жесткую щетинку щетки, а клыки опасно выглядывали из-за массивной пасти окровавленными саблями. Он ударил массивными кулачищами, Иен откатился от удара, и кулаки ударили по розово-алому льду, по другую сторону которого безмятежно дрейфовали грешники.
Эта пляска продолжалась долго, монстр пробовал ударить Иена всем своим весом, а, тем временем, Иен отползал или откатывался в сторону, и весь удар обрушивался мимо на ледовый пол. В последний раз гончей удалось не промахнуться, и он раздавил Иену ребра. Тот наблевал кровью себе на грудь, не в силах больше перевернуться.
Вот и все, подумал он.
Всепожирающая боль пронизывала каждый нерв в раздавленном теле.
Снежинки недвижимо повисли в воздухе, будто на фотокарточке, замороженные в недвижимом и прозрачном хрустале остановившегося времени. Лед растрескался и проломился внутрь под весом чудовища. Он не мог повернуть головы, но расслышал, как ревущая лучафэрова гончая, утаскиваемая на дно грешниками, коих должна была охранять, тонет. Последовал громкий всплеск воды и абсолютная тишина, нарушаемая только мокрым посвистыванием легких Иена. Он лежал, рассматривая аспидно-черную гладь неба и повисшие в твердом воздухе снежинки, слезы текли по щекам, он думал над тем, кем же являлся. И прежде, чем благословенная тьма закутала его, чтобы переварить без остатка, высосав последние соки посмертной жизни, он мучительно завыл как умирающий пес.