Мгла

- Мне нравится это композиция Ярдбердз - Glimpses. Она чем-то напоминает ту, что играла в машине, - сказала Нина.

- И подходит этому моменту, - сказал Разлогов.

- Чем же?

- Как вы тогда сказали? Она тревожная и завораживающая.

Их глаза встретились. Казалось, эта напряженная мелодия говорит за них. Нина не выдержала и отвернулась. Он брал печенье и запивал чаем, а Нина сидела, обхватив себя за локти и спрятав ноги под кресло, как будто в гостях. Ее лицо было повернуто в сторону, словно стыдилось вывалившейся на локти груди.

- Почему вы не пьете чай? – спросил Разлогов.

Нина поднесла чашку к губам и тихо охнула, обжегшись. Она отставила блюдечко, расплескав золотистую жидкость, прижала ладонь к губам, зажмурилась.

- Что с вами?

Нина покрутила головой, чтобы он подождал. Разлогов дожевывал печенье и смотрел на нее.

- Простите меня, Роман, – пробормотала она. - Я думаю, вам лучше уйти.

Он поставил чашку.

- Что случилось?

Она отняла ладонь от губ и положила руки на подлокотники.

- Все это так неожиданно. Мы знакомы всего два часа, а, кажется, что я вас знаю уже давно. И как будто мужа нет целую вечность.

- Так бывает.

- Я не хочу, чтобы так было, – она вцепилась в подлокотники как в единственную опору. – Вы приятный молодой человек… хороший. Вы наговорили мне массу приятных вещей… Но зачем?

- Вы мне нравитесь.

- Вы сейчас уйдете.

- Как хотите, но того, что я сказал, это не меняет.

- Что значит: как хотите? Что между нами может быть?

Он сделал вид, что не понимает.

- Что может быть между мужчиной и женщиной? Отношения.

Она вздрогнула.

- Это невозможно!

- Почему?

- Я все еще люблю…

- Понимаю. Это часть вашей жизни и, судя по тому, с какой искренностью вы говорите, лучшая часть. И это останется с вами навсегда.

Ей понравились его слова.

- Но так сложилось, что теперь его нет, а вы есть, и вы в этом не виноваты.

- Меня бы не простили дети, – она опустила лицо.

- Не простили бы, если б хотели, чтобы вы страдали. А если они любят свою мать, то будут рады, когда увидят ее счастливой.

- Такого счастья я не хочу.

- Кого вы обманываете, меня или себя?

- Я не хочу быть счастлива таким счастьем.

- Подумайте, если он любил вас по-настоящему, бескорыстно, разве там, где нет пут, отягощающих нас в этой жизни, эгоизма, ревности, зависти, всего, что не дает нам быть свободными и счастливыми, разве может он там хотеть, чтобы вы страдали? Он может хотеть только, чтобы вы были счастливы …

- Уходите, - она двинулась вперед, словно вложила в это слово остаток воли.

- Я вижу, что вам больно, и вижу, что где-то глубоко в вас живет стремление к счастью, к простому человеческому счастью, но вы изо всех сил подавляете его. От этого все эти ваши длинные платья и застегнутые до горла пуговицы. Вы боретесь с собой. Но не хотите признать, что не виноваты. Вы не виноваты ни перед ним, ни перед детьми, ни перед собой. Дайте себе свободу и разрешите себе быть счастливой. Вы этого заслуживаете.

- Я вам в матери гожусь!

- Опять двадцать пять! При чем тут возраст? Я нравлюсь вам? – он напряженно следил за ней. – Хотя бы немного?

Она сдалась на секунду.

- Да.

- И вы мне нравитесь.

- Я старуха.

- Нет!

- Вам молодая нужна.

- Вы лучше молодых.

- Бросьте.

- Вы просто вдолбили это себе в голову.

- Нет, я просто вижу себя в зеркале.

- В зеркале? Пойдемте, я вам тоже кое-что покажу, - он поднялся над столиком, протянул ей руку, - в зеркале.

Она подняла на него глаза.

- Пойдемте, - повторил он. – Дайте руку.

Нина знала, что не должна уступать, что должна быть твердой, но ее рука оказалась в большой теплой ладони, и она поднялась.

- Идемте, идемте, - Разлогов тянул ее в коридор.

Подвел к зеркалу и стал за спиной. Нина смутилась, увидев себя, растерянную, перетянутую складками платья, словно веревками по всему телу, ждущему освобождения, и его красивое, доброе, улыбающееся лицо.

- Что вы видите?

Темное платье с вывалившейся в кружево грудью казалось вызывающим. Разлогов видел, что ей стыдно за свое пышное здоровое тело.

- Я чувствую себя словно голая.