Страница 91 из 106
Отчаяние временами охватывало всех, кроме, пожалуй, хирургов и сестёр милосердия – им нужно было оперировать, а на остальное времени не хватало. Летучий отряд Красного Креста отступал вместе со всей армией на восток и в конце концов остановился в крепости Осовец. В этом районе шли упорные бои и было много раненых. После сдачи Варшавы Осовец оставался последним русским укреплённым районом в Польше, который немцам никак не удавалось захватить.
Крепость Осовец не считалась первоклассной в отличие от Новогеоргиевской или Брест-Литовской, и тем не менее русским командованием на неё возлагались большие надежды. Она находилась недалеко от польского города Белосток, на стыке позиций наших 10-й и 12-й армий, прикрывая собой пятидесятикилометровый разрыв линии фронта, через который противник не должен был прорваться ни в коем случае. Такой прорыв был чреват катастрофой для обеих армий. Осовец располагался на труднопроходимом, болотистом берегу реки Бобра. Река пересекалась в районе крепости с железной дорогой, которая вела из Восточной Пруссии к важнейшему Белостокскому железнодорожному узлу в тыл наших армий. Обойти крепость в сильно заболоченной местности было невозможно.
Гарнизон крепости состоял из 226-го пехотного Землянского полка, остатков разбитого 225-го пехотного Ливенского полка, артиллерийского батальона и сапёрной полуроты.
Крепость представляла собой нескольких разрозненных фортов[70]. Позиции форта №1 (названного «Центральным») располагались на двух валах. Внутренний вал имел высоту примерно пятнадцать метров и представлял собой открытые артиллерийские позиции[71]. Внешний вал[72] представлял собою пехотные стрелковые позиции. Толщина валов у основания составляла более пятидесяти метров. Форт был окружён заполненным водой рвом, защищённым капонирами[73], или угловыми огневыми позициями. Северная часть укреплений возвышалась над остальными и была отделена от них невысоким валом, образуя укреплённый редут[74]. С северо-восточной стороны форт был защищён выдвинутым пятиугольным равелином[75]. Во внутреннем дворе форта располагались казармы, склады боеприпасов, гарнизонная церковь и небольшой госпиталь на двадцать коек. Кроме Центрального, в крепости имелись ещё два форта – №2 (он же «Заречный») и №3 («Шведский»). Незадолго до войны началось строительство форта №4 («Нового»), но оно не было закончено из-за недостатка средств у военного министерства, поэтому в полную силу использовать его не удавалось.
Буквально накануне начала войны, к северо-востоку от форта № 1 на Скобелевском холме была построена ещё одна новая, современная укреплённая позиция. На вершине холма были сооружены мощные железобетонные укрытия, рассчитанные на пехотную роту, оборудованные двумя наблюдательными бронеколпаками[76]. В северной части позиции располагалась батарея полевой артиллерии, а в центре был построен единственный в России бронированный артиллерийский ДОТ[77]. Он был оборудован броневой башней французской системы «Gallopin» под орудие калибра сто пятьдесят два миллиметра.
Все форты находились на значительном расстоянии друг от друга, не менее полутора вёрст, и были соединены сложной системой бетонированных подземных переходов, галерей и траншей.
Римма трудилась не покладая рук в госпитале, в форте №1. Под госпиталь была отведена часть одной из длинных одноэтажных казарм из красного кирпича, с арочными сводами и высокими полукруглыми окнами. Доктор Долгов оперировал с рассвета и до глубокой ночи. Иногда он делал перерыв: сворачивал папиросу и затягивался так глубоко и с такой жадностью, будто она была последней в его жизни. На трапезу времени у него часто не оставалось, и он, чтобы заглушить неприятные ощущения в желудке, уже давно отвыкшем от нормального обеда, вместо еды он жевал сухари. В конце дня для расслабления он пил медицинский спирт, напополам разбавленный водой. Сначала он разминал губы, вроде того, как это делают трубачи перед тем, как начать играть, а затем опрокидывал в себя стакан. После этого он занюхивал спирт рукавом халата, заедал сухарём и шептал скороговоркой: «Пей вино, а не брагу, люби девку, а не бабу». Поесть он обычно успевал только затемно, ближе к ночи.
Ухаживать за ранеными ему помогали один фельдшер и три сестры милосердия. Они были все очень разные, как выразился однажды Долгов, «как четыре времени года». Фельдшер Римма Михайловна (персонал госпиталя называли строго по имени-отчеству) была, конечно, «весной».
Когда она была на виду у раненых, её не покидало задорное, залихватски весёлое настроение. Она шутила и острила по любому поводу, оживляя своё невесёлое заведение, насколько это было только возможно. «Сестрица, что с моим осколком? Что говорит доктор?» – бывало, спрашивал её с тревогой какой-нибудь молодой офицер, раненый шрапнелю. Его мучила круглосуточная боль в паху, и никакая сила воли уже не могла скрыть страдания и страх на бледном лице. «Сегодня оперируем, начинайте брить свои джунгли», – бодро улыбалась она. «Сестрица, а что говорит доктор о моей ноге, может, её просветить рентгеном? Вы ведь мне её не отрежете?» – с тревогой спрашивал его сосед, молодой прапорщик с опухшей ногой, до которой нельзя было дотронуться. «Ампутация не всегда хороша. Вот, к примеру, нельзя же ампутировать голову, хотя некоторым генералам это было бы весьма полезно», – парировала Римма.