Страница 74 из 106
Степан взволнованно отвечал:
– Нас тут накроют, первый же кондуктор поднимет шум. Может, вернёмся в солдатский вагон?
– Назад пути нет! – Михаил рассмеялся и с силой хлопнул Степана по плечу. – Да ты не бойся со мной, унтер, я фартовый.
– Какой же ты фартовый, если тебя уже ловили?
– Ловили, да не выловили. Хочешь, расскажу? Начну с того, что моя настоящая фамилия не Пухов, а Пухачевский. И на самом деле я не нижний чин, а офицер лейб-гвардии Семёновского полка, поручик. Я был взят в плен шестнадцатого сентября в немецкой атаке на участке нашей позиции у деревни Пясечно. Оттуда был перевезен немцами в солдатский лагерь Бютов, где провел три дня и был отправлен далее в Штральзунд в офицерский лагерь Денгольм. Через неделю я бежал с подпоручиком Пузино, переплыв пролив между Денгольмом и материком, и шёл дальше на полуостров Дарсер–Орт, откуда, взяв лодку, думал переправиться по морю на датский полуостров Фальстер. До него было всего-то тридцать шесть вёрст. Но свободной лодки не нашлось, все лодки были привязаны железной цепью. На следующую ночь нас обоих случайно поймала охрана маяка на берегу, когда мы пытались перепилить цепь. После того как я отсидел за побег под арестом, я был отправлен в крепость Кюстрин. Через три недели я был оттуда переведён в солдатский лагерь Губен на солдатское довольствие за отказ снять погоны. Вскоре погоны с меня сняли силой, и я был отправлен в лагерь Бесков. В Бескове я был предан военному суду за высмеивание коменданта лагеря, был приговорён к трем неделям карцера и отбыл их.
– Как это ты высмеивал коменданта?
– Очень просто. Когда он приехал в лагерь, то я разговаривал с ним, держа руки в карманах, и не исполнил его двукратного приказания вынуть их. А на его замечание, что это мне будет дорого стоить, я спросил: "Сколько марок?" Видел бы ты его рожу! Он весь покраснел, затрясся от злости и замахал кулаками у меня перед носом, но не ударил. Знал, что получит в ответ. Короче говоря, я отбыл три недели в одиночке в Бескове, оттуда я был переведен в Галле, а потом через полмесяца в Бад–Штуер. Из Бад–Штуера я убежал с прапорщиком Филипповым, спрятавшись в ящики с грязным бельем, которое отправляли в город для стирки. По дороге на станцию, в лесу, мы вылезли из ящиков. Солдат, везший белье, не был вооружен, очень нас испугался и не мог задержать. После этого мы прошли вместе сто вёрст в течение семи ночей, питались только сырой брюквой. Затем я был пойман полевыми жандармами на мосту через реку Эмс у Зальцбергена. Так что, друг мой, если надо будет, побегу и в седьмой, и в двадцатый раз. И никакая германская сволочь не остановит поручика Пухачевского, когда он хочет на родину. Если только…
Но что будет «если», Степан уже не узнал, потому что двери купе заскрипели и в купе вошли мужчина и женщина. Они недовольно переглянулись, увидев людей в военной форме, к тому же давно немытых, судя по нестерпимой вони от их ног. Но, как и положено благовоспитанным немецким господам, ничего не сказали, только пробормотав «Guten Tag»[61].
Михаил и Степан отвернулись к окну и притворились, что беззаботно всматриваются в пейзажи. На самом деле они напряжённо прислушивались к каждому шороху за своими спинами и присматривались к каждому движению своих новых соседей, используя оконное стекло как зеркало. Оба беглеца были готовы в любой момент броситься на немцев и придушить их обоих.
Господин, сидевший на одной скамье с Михаилом, был примерно сорока пяти лет от роду, носил на своём массивном носу позолоченное круглое пенсне, кроме того, имел толстые губы и абсолютно лысую голову. Последнее стало очевидным после того, как он бережно снял цилиндр и положил его рядом с собой. Белоснежный стоячий воротничок и дорогой галстук выдавали в нём чиновника довольно высокого ранга или, возможно, богатого коммерсанта, едущего на переговоры. Взгляд его был прямой и чрезвычайно проницательный. К счастью, лысому господину не было никакого дела до солдат в вонючих портянках, и он довольно быстро позабыл об их присутствии. Дама же, напротив, стеснялась и первое время довольно часто оглядывалась на своих соседей, особенно на Михаила. Она смотрела исподлобья, немного наклонив голову вперёд, отчего взгляд её казался строгим и полным укора. Она была одета в модное кружевное тёмно–бежевое платье с облегающим воротом. Её лицо можно было бы назвать красивым, если бы не плотно сжатые губы и не этот неприветливый взгляд. Впрочем, взгляд относился только к лысому господину.
– Клара, я надеялся, что разлука тебя образумит, но, к сожалению, я ошибся, – сказал он ей вполголоса.
– Да, ты ошибся, и это не единственная твоя ошибка.
– Полагаю, ты не станешь продолжать этот разговор при посторонних?
– Не я начала этот разговор, Фритц. И знай: я никогда не смогу ни понять, ни одобрить того, что ты делаешь.
– Повторяю ещё раз: я не стремлюсь к личной выгоде и то, что я делаю, нужно не мне, а только нашему германскому отечеству.
– Но, Фритц, твой долг учёного разве не заставляет тебя думать о благе всего человечества в целом, а не только германской нации?
– Клара, оставь эти упрёки, пожалуйста. Сейчас не время для прекраснодушия. Идёт война. В мирное время учёный действительно принадлежит всему миру, но во время войны – только своему государству.