Страница 40 из 106
Как только Сухомлинов произнёс эти слова, он сообразил, какую бессмыслицу он сказал, ведь никто из них даже не подумал захватить с собой награды. Об этом важном деле в суматохе просто забыли.
Но Сухомлинов не был бы Сухомлиновым, если бы не нашёл выход из щекотливого положения: он снял георгиевский крест с собственной груди и передал Государю, а тот повесил его на грудь одному из отличившихся. Его примеру последовал и князь Орлов, тоже георгиевский кавалер, а за ним – Воейков и Дрентельн. Награждаемые солдаты и офицеры имели вид строгий, но совсем не радостный, чем несколько огорчили государя. Он не знал, что у них в ушах ещё стоял грохот орудийных залпов, а перед глазами мельтешили летящие по воздуху обломки стен и окровавленные тела.
После награждения Николай пожелал увидеть в бинокль неприятельские позиции. Ему немедленно предоставили такую возможность. Спускаясь со стены, он обратил внимание на толстые куски металла, разбросанные повсюду:
– Что это за куски? Это осколки мин?
– Ваше Величество, это осколки снарядов, выпущенных так называемыми «большими Бертами» – осадными орудиями крупнейших калибров, – объяснил комендант. – Солдаты прозвали такие снаряды «чемоданами».
– Как это оригинально, – сказал царь. – Наш русский солдат даже на войне не теряет чувства юмора.
Сухомлинов поднял с земли один осколок такого «чемодана» не самого большого размера и предложил государю взять его с собой на память. Тот охотно согласился и положил его в карман своей шинели.
После этого государь, немного устав, распрощался с комендантом и офицерами крепости:
– Господа, вы доставили мне сегодня большое удовольствие. Я очень, очень доволен высоким боевым духом войск и надеюсь, он останется таковым и впредь. Позвольте мне пожелать вам дальнейших ратных подвигов во славу Отечества и раскланяться!
После этих слов царь козырнул офицерам, наскоро пожал руку коменданту и направился к своему автомобилю. На обратном пути в Белосток с ним всё же произошло приключение, которого он так хотел по дороге в крепость, но которое было уже, очевидно, неуместно на пути назад. Второй автомобиль, в котором ехала свита, почему-то отстал, а за рулём царского автомобиля оказался шофёр, не очень твёрдо знавший дорогу. На одной из развилок он остановился, не зная точно, куда повернуть.
– Едем влево, – уверенно распорядился Николай II. – У меня очень хорошая зрительная память.
– Как и у всех Романовых, Ваше Величество, – вкрадчиво заметил Сухомлинов.
Это был общеизвестный факт, но царю было приятно лишний раз услышать его. Автомобиль поехал влево, а пассажиры продолжили вести светскую беседу.
– Наш Генеральный штаб так и не научился ориентироваться на местности, как же он собирается войну выиграть? – государь иронично взглянул сбоку на Сухомлинова.
– Ваше Величество, но я не следил за дорогой, я целиком полагался на шофёра, – оправдывался министр.
– Владимир Александрович, вспомните про Сусанина! Он, кажется, тоже не следил за дорогой, когда завёл поляков в болото…
Между тем «Сусанин» вовсе не был лишён глазомера и уже заметил, что их автомобиль всё дальше удаляется от Белостока и что вдали за лесом виднеется лишь одна фабричная труба, да и та вскоре пропадёт. «Ещё не хватало заехать к немцам в гости, то-то они будут рады», – подумал Сухомлинов и поёжился от этой мысли.
Между тем царь с задором, обычным для него в минуты хорошего настроения, продолжал уверять:
– Владимир Александрович, ну вы же сами видите этот лесок налево – я приметил его, когда мы ехали в крепость. Ошибки быть не может, ведь сейчас рядом с вами человек с отличной памятью!
Но вот автомобиль доехал до какого-то большого покосившегося моста, которого они, несомненно, в тот день не проезжали. Государь спросил в некотором недоумении:
– А это что такое?
– Это то, – смиренно, но со скрытым злорадством отвечал Сухомлинов, – чего мы не видели, когда ехали в Осовец, а теперь мы скоро доедем до первых немецких секретов[33], потому что движемся прямиком к линии фронта.
– Как же теперь быть? – озадаченно спросил государь.
– Позвольте, Ваше Величество, теперь мне побыть Вашим Сусаниным, – отвечал министр.
Это слово «теперь» резануло ухо царя, но он сдержался и закусил губу.
Шофёр по приказу Сухомлинова развернул машину и поехал обратно. В Белосток они въехали совершенно с противоположной стороны. Государь проехал по улицам этого польского городка инкогнито и видел его в будничном, неприглядном виде точно так же, как и все простые смертные. Он очень радовался, что никто его не узнаёт, а офицеры на тротуарах отдают честь не ему, полковнику, а Сухомлинову в генеральском мундире. Когда машина прибыла на вокзал, царь и Сухомлинов обнаружили панику среди подчинённых: никто не мог понять, что случилось, и не знал, что делать, – государь и военный министр исчезли. Его Величество был в восторге и шутя сваливал вину на Сухомлинова. Из Осовца, конечно, немедленно донесли в Ставку о том, что крепость удостоил своим посещением государь император, и проезжая Двинск, в купе Сухомлинова зашёл царь и дал прочесть телеграмму, полученную по этому случаю от Главнокомандующего. По комбинации слов, из которых она была составлена, несложно было себе представить, в какое бешенство пришёл Николай Николаевич: он выражал почтительное опасение за священную особу монарха, который не имеет права так рисковать, и так далее. Сухомлинов слушал телеграмму, склонив голову набок и приподняв брови, что должно было выражать одновременно и его служебное рвение, и лёгкое недоумение. Но в душе он ликовал: наконец-то ему удалось насолить своему заклятому врагу.