Страница 37 из 106
Для неё начались тяжёлые будни войны.
Римма резала ножницами гимнастёрки, набухшие от крови, вынимала пули, обрабатывала раны, бинтовала, накладывала лубки на сломанные кости. Сначала она страшно боялась совершить ошибку или причинить раненому ненужную боль, но Долгов всегда был рядом и говорил, что следует делать, сёстры тоже подсказывали. С такими учителями Риммины руки скоро приобрели твёрдость, а голова стала мыслить ясно и быстро. Никакая самая кровавая рана уже не могла вогнать её в столбняк. У Риммы не было времени оглядеться вокруг, она не знала, что происходит за стенкой большой холщовой палатки с красным крестом. А за палаткой ухали орудия, земля содрогалась от взрывов. Санитары с ужасающей регулярностью приносили всё новые окровавленные, изрубленные и перемолотые тела.
Сестра милосердия Наденька, по возрасту вдвое старше Риммы, не выдерживала. У неё сдавали нервы, она всё чаще срывалась и плакала, кляла судьбу и обещала всё бросить и уехать домой в Орёл, где до войны жила вдвоём со старой мамой. Нервы других сестёр тоже были натянуты, как струны.
Единственным человеком, который буквально излучал спокойствие, был сам доктор Долгов. В глазах Риммы он был гением полевой хирургии. Римма давно уже подозревала, что внешность обманчива и что самые дельные натуры скрываются под самой невзрачной оболочкой.
Однажды доктор оперировал тяжелораненого и не мог отвлечься на других, приносимых санитарами.
— Посмотрите, что у меня там такое, – попросил один из них Римму. – Со вчерашнего дня жду, не могу больше.
Римма с помощью санитара положила его на койку и сняла с него гимнастерку. По лицу солдата было заметно, что от этого ему стало очень больно. Гимнастёрка была в крови. Потом Римма принялась стаскивать окровавленную и продырявленную жилетку из очень толстой шерсти, надетую на голое тело. Лицо несчастного исказила гримаса.
— Чем это тебя так? – спросила она, чтобы только отвлечь солдата от боли.
— Шрапнель рванула над головой.
— Дай-ка посмотреть, – Римма провела ладонью по голове и обнаружила запёкшуюся кровь в волосах. – Тебя ударило по голове медной головкой снаряда.
— Она называется дистанционной трубкой, – поморщился солдат.
— А ты откуда всё знаешь? – удивилась Римма.
— Как не знать, барышня, – обиделся солдат. – Я до войны был токарем.
—Здорово же тебя посыпало, – протянула Римма. – Четыре раны в теле. И шрапнельные пули торчат. Я их вытащить не могу здесь. Надо эвакуироваться.
Но тут доктор Долгов, который только что освободился, с ходу вступил в разговор:
— Взгляните, Римма Михайловна, какое изящное ранение. Никаких шрапнельных пуль тут нет. Иначе уже давно было бы воспаление. Это одна ружейная пуля сделала четыре дырки. Сначала она вошла в руку выше локтя с внешней стороны. Это первое входное. Затем она вышла из руки с внутренней стороны. Это первое выходное. При этом она перебила нерв, и потому некоторое время рука будет бездействовать. Затем пуля опять вошла в тело, — это второе входное, и, проделав путь в мясе на спине, вышла. Это второе выходное на два сантиметра от спинного хребта. Итого четыре. Затем сильный удар чем-то тяжелым, должно быть — головкой шрапнели, это рассосётся.
Римма в этот момент осознала всю степень своего медицинского невежества и тяжело вздохнула. «А всё-таки я со временем стану не хуже Долгова», – решила она про себя, закусила губу и ещё решительнее принялась за работу.
Только спустя семь суток, когда от усталости и нервного напряжения ей уже трудно было отличить день от ночи, она, наконец, нашла в себе силы написать письмо домой:
«Дорогие мои маменька и папка!
Моя мечта исполняется, я теперь – настоящая сестра милосердия. Но беспокоиться обо мне нечего, я вне опасности. Наш полковой околоток, в котором я несу свои обязанности, находится всегда за линией огня. Доктор доволен моей работой и теперь всё настаивает, чтобы я ехала после войны учиться в медицинский институт. Очень радуюсь тому, что я наконец-то нашла своё место, на котором я приношу людям пользу. Я обрабатываю раны, перевязываю – словом, делаю всё, чтобы несчастные изувеченные солдатики остались живы. Это огромное счастье, которого я не смогла бы найти, оставшись дома. Вы напрасно мучили себя мыслями о том, что сослуживцы–мужчины будут неделикатно обращаться со мной. Нравы на войне и вправду грубеют, но поскольку всех мужчин, окружающих меня, привёл сюда высокий долг служения Родине, а не поиск удовольствий, то их сердца остаются чисты. Во всяком случае, гораздо более чисты, чем их шинели и гимнастёрки. На меня не смотрят здесь как на женщину, а видят во мне сестру милосердия, заслуживающую большого уважения. Доктор Долгов, у которого я в подчинении, как-то сказал мне: «Вы своей самоотверженностью и ласкою вселяете веру в тяжелораненых». Для меня не могло быть большей награды, чем такие слова.
Маменька, поздравляю тебя с днём ангела! Вы оба – моя жизнь и моя радость. Берегите себя.