Страница 25 из 106
Степан продолжал поиски Хана Нахичеванского, присоединяясь то к одному подразделению, то к другому, пересаживаясь то с мохнатых казачьих лошадёнок непонятной масти на серых гусарских, то с серых гусарских – на гнедых уланских. Всюду царила неразбериха. Командиры часто не знали, где находятся их собственные подчинённые, не говоря уже о каком-то там Хане. В каждом штабе, попадавшемся на пути Степана, его посылали в разные стороны: кто на север, кто на юг, а кто вообще утверждал, что Хан Нахичеванский во главе эскадрона уже скачет к Берлину и чуть не захватил в плен германского императора.
Смертельный ужас первого боя прошёл, а следом за ним появилось весёлое волнение и азартное ожидание чего-то очень хорошего, праздничного. Оказалось, что даже к самому страшному легко привыкнуть. Война разбудила в степенных, взрослых мужиках озорных парней, которые идут стенка на стенку, дабы испытать свою силушку. Происходящее казалось игрой, и Степан поддался этому чувству. Задорная улыбка не сходила теперь с его лица.
Ночью в окно халупы, где он спал с товарищами, резко постучали, и кто-то грубым командирским голосом прокричал:
– Эскадрон, седлать по тревоге!
В тёмной халупе всё пришло в движение: из разных углов раздались кашель, скрип сапогов, звон пристёгиваемых сабель. Кто-то, слезая с печки, наступил на товарища, а тот сердито ругнулся:
– Мать твою впополам с бабушкой…
Степан не стал ждать особого приглашения и первым вышел во двор. Низко над землёй, чуть не задевая ветви деревьев, проносились рваные клочья облаков. Их освещала луна, полная и яркая, как газовый фонарь. Степану заранее радовался предстоящей заварушке. Он прислушался: ни ружейной перестрелки, ни стука пулемёта нигде не было слышно. Пробегавший мимо знакомый вахмистр на ходу бросил:
– Немцев только что выбили из Шталупеннена. Они отступают по шоссе, будем преследовать.
Когда гусары подтянули подпруги[19], вскочили на лошадей и собрались было пуститься рысью по шоссе, тот же вахмистр бежал уже обратно:
– Отставить, спешиться!
Гусары спешились и закурили цигарки. Так они прождали ещё час, в неподвижности и скрытом волнении. Все делали вид, что ничего особенного не происходит, но Степану передалось общее чувство тревоги. Чтобы унять его, руки непроизвольно совершали мелкие, бесполезные движения: приглаживали волосы, поправляли ремни и гимнастёрку. Кто-то сзади начал потихоньку травить анекдоты. Раздались сдержанные смешки.
Никто не мог понять, что случилось. Делались самые разные предположения, но потом кто-то сказал, что отстали соседние полки, и это было похоже на правду. Когда отстающие прибыли, тот же вахмистр, на этот раз верхом, проскакал вдоль строя и приказал идти рысью. Но стоило гусарам пройти рысью пять вёрст, как они опять по команде остановились. Начала бить наша артиллерия, но вскоре она умолкла, а приказа идти вперёд всё не поступало. Все нервно курили и ждали. Больше всего гусары переживали из-за того, что «их» немцев может захватить какое-нибудь другое подразделение.
– Вот аспиды, оставят нас без медалей! – ворчал кто–то рядом со Степаном. – Всех начальников надо перевешать.
Наконец, на шоссе показались колонны, шедшие с линии огня в тыл. Это были большие группы пленных под конвоем. Пленные шли молча и смотрели исключительно себе под ноги. Степану стало немного обидно оттого, что он не имел к пленению этих немцев никакого отношения. Наконец, была дана команда выдвигаться вперёд по шоссе, но только все сели на коней, как тут же офицер приказал опять спешиться и ждать. На этот раз ругательства в адрес начальства стали более злыми.
К трём часам ночи Степан расслабился и погрузился в апатию. Ему стало уже безразлично, пойти ли тотчас в штыковую атаку или лечь спать. Его мысли плыли сами собой, бессвязно и лениво – то он вдруг вспоминал, как в детстве ловил раков на речке, то думал о том, как было бы хорошо построить в России вот такие же ровные и твёрдые дороги, которые не боятся осенней распутицы.
Наконец, командир разрешил устроить бивак в соседней деревне. Гусары осторожно въезжали по брусчатке на главную улицу, опасаясь засады. Вдруг навстречу им выпрыгнула из темноты какая-то тень. Неизвестный сразу закричал, что он русский, и тем спас себя от удара саблей. Ему отвели в сторонку и дали хлебнуть мадеры.
– Ты какой части, служивый?
– Я рядовой Олонецкого полка. Братцы, не поверите: там такое было…
Немного успокоившись, он рассказал о своих похождениях. Оказалось, что всего в версте от деревни расположена помещичья усадьба. Квартирьеры передового полка (он был одним из них) уже въехали в неё и завели разговоры с управляющим об овсе и сараях для ночлега, когда грянул залп. Немцы стреляли из тёмных окон помещичьего дома, выскакивали из него, снова стреляли на ходу, бежали к лошадям. Наши метнулись к воротам, через которые только что вошли, но они уже оказались закрыты. Тогда они бросились врассыпную. Солдат-квартирьер полез через каменную стену в человеческий рост, усыпанную сверху битым стеклом. Когда он уже почти влез на неё, кто-то снизу схватил его за ногу. Свободной ногой, обутой в тяжёлый сапог со шпорой, он ударил врага прямо в лицо, тот отвалился. Соскочив на другую сторону, солдат, ободранный осколками стекла, в крови и синяках, побежал прямо и оказался в самом центре неприятельского лагеря. Мимо него проезжала кавалерия, пехота устраивалась на ночь. В темноте никто его не замечал. Он шёл вперёд, как пьяный, и осознал своё незавидное положение только тогда, когда вплотную подошёл к костру, вокруг которого сидело человек двадцать немцев. Один из них обратился к нему с каким-то вопросом, но он отвернулся и пошёл в обратном направлении, пока также случайно не наткнулся на своих.