Страница 66 из 67
Герман сел за пустой стол и решил подождать полчаса, а потом позвонить в Машину квартиру. Он вытащил из кармана лист бумаги и попытался рассчитать, сколько времени он и Маша смогут просуществовать на деньги, которые у них есть. Это была бессмысленная затея, потому что он не знал, сколько стоят билеты на автобус. Он считал, прикидывал, царапал картинки и каждые несколько минут смотрел на наручные часы. Сколько он получит, если продаст их? Не более доллара.
Так он сидел и пытался сделать выводы. На сеновале у него была иллюзия, что мир принципиально изменится, но ничего не изменилось. Та же политика, те же фразы, те же лживые обещания. Профессора и дальше пишут книги об идеологии убийства, социологии пытки, философии преступления, психологии террора. Инженеры изобретают новое смертоносное оружие. Болтовня о культуре и справедливости отвратительней, чем варварство и несправедливость."Я сижу по шее в дерьме и сам дерьмо. Выхода нет", - пробормотал Герман. "Учить? Чему тут учить? И кто я такой, чтобы учить?" Ему
было также плохо, как вчера вечером на вечеринке у рабби. Через двадцать минут Герман набрал Машин номер, и она ответила.
До ее голосу он понял, что Шифра Пуа умерла. Голос был беззвучный; полная противоположность тому сверхдраматическому стилю, в котором она говорила об обыкновеннейших вещах.
Все-таки он спросил: "Как дела у твоей мамы?"
"У меня нет мамы", - сказала Маша.
Оба молчали.
"Где ты?", - спросила Маша через некоторое время. "Я думала, ты дождешься меня".
"Господи Боже, когда это случилось?"
"Она умерла по пути в больницу. Ее последние слова были:
"Где Герман?" Где ты? Возвращайся скорее".
Он выбежал из кафетерия, забыв отдать чек кассирше, и она громко ругалась ому вслед; он швырнул ей его.
2.
Герман ожидал, что у Маши будут соседи, но никого не было. Квартира была такой же темной, какой он ее оставил. Они молча стояли рядом друг с другом.
"Я вышел купить лампочки и захлопнул дверь", - сказал он. "У тебя есть где-нибудь свечка?"
"Зачем? Нет, она нам на нужна".
Он отвел ее в свою комнату. Там было не так темно. Он сел на стул, а Маша села на край кровати.
"Кто-нибудь уже знает?", - спросил Герман.
"Никто не знает, и никого это не касается".
"Мне позвонить рабби?"
Маша ничего не ответила. Он уже думал, что она, в своем горе, не слышит его, но внезапно она сказала: "Герман, я этого не вынесу. С этим делом связаны формальности, и к тому же они стоят денег".
"Где рабби? Все еще в санатории?"
"Когда я уезжала, он был там, но собирался куда-то лететь. Я не знаю, где он".
"Я попробую позвонить ему в санаторий. У тебя есть спичка?"
"Где моя сумочка?"
"Если ты принесла ее с собой, я ее найду".
Герман встал и отправился на поиски. Он все ощупывал перед собой, как слепой. На ощупь он нашел на кухне стол и стулья. Он решил было пойти в спальню, но побоялся. Может, Маша оставила свою сумочку в больнице? Он вернулся к Маше.
"Я не могу ее найти".
"Она была здесь. Я вынимала ключ".
Маша встала, и оба стали бродить в темноте. Упал стул. Маша снова его поставила. Герман ощупью пробрался в ванную и по привычке нажал на выключатель. Вспыхнул свет, и он увидел Машину сумочку на ящике для грязного белья. Лампочку над аптечкой воры не заметили.
Герман взял сумочку, удивился ее тяжести и крикнул Маше, что он нашел и что в ванной есть свет. Он взглянул на часы, но оказалось, что он забыл завести их, и они встали.
Маша вошла в дверь ванной - лицо ее изменилось, волосы были в беспорядке; она щурилась. Герман дал ей сумочку. Он не мог смотреть на нее. Он говорил с ней, отвернув лицо, как благочестивый еврей, который не хочет глядеть на женщину.
"Я выверну здесь лампочку и вверну ее в лампу у телефона".
"Зачем? Ну ладно..."
Герман осторожно вывернул лампочку и прижал ее к себе. Он был благодарен Маше, что она не ссорится с ним, не плачет и не устраивает сцен. Он ввернул лампочку в коридоре и пережил момент наслаждения, когда она вспыхнула. Он позвонил рабби, трубку взяла женщина. "Рабби Ламперт улетел в Калифорнию".
"Не знаете ли вы, когда он вернется?"
"Не раньше чем через неделю".
Герман понимал, что это значит. Если бы он был тут, он уладил бы все формальности и, возможно, взял бы оплату похорон на себя. Герман медлил; потом спросил, куда можно позвонить рабби.
"Этого я вам сказать не могу", - сказала женщина сухо.
Герман выключил свет, сам не зная, зачем. Он вернулся в свою комнату. Там сидела Маша с сумочкой на коленях.
"Рабби улетел в Калифорнию".
"Да, тогда..."
"С чего мы должны начать?", - спросил Герман и себя, и Машу. Маша как-то обмолвилась, что ни она, ни ее мать не принадлежат ни к какой организации и ни к какой синагоге, из тех, что устраивают похороны своих членов. За все надо было платить: за погребение, за место на кладбище. Герман должен был отыскать нужное учреждение, выпросить скидку, допросить кредит, найти поручителя. Но кто его знал? Герман подумал о зверях. Они жили без сложностей и, умерев, никому не бывали в тягость.
"Маша, я больше не хочу жить", - сказал он.
"Однажды ты обещал мне, что мы умрем вместе. Давай сделаем это теперь. У меня хватит снотворного на нас двоих".
"Да, давай примем таблетки", - сказал он, сам не зная, правда ли так думает.
"Они у меня вот тут, в сумочке. Все, что нам еще понадобится - стакан воды".
"Это у нас найдется".
У него сжало горло, и он едва мог говорить. Его ошеломило, как быстро это случилось. Пока Маша рылась в своей сумочке, он слышал громкое позвякивание и позванивание ключей, монет, помады. "Я всегда знал, что она мой ангел смерти", - подумал он.
"Прежде чем мы умрем, я хотел бы узнать правду", - услышал он свой голос.
"О чем?"
"Была ли ты верна мне все то время, что мы были вместе".
"Ты был мне верен? Если ты скажешь мне правду, я тебе тоже скажу".
"Я скажу тебе правду".
"Подожди, я закурю".
Маша достала из пачки сигарету. Она все делала очень медленно. Он слышал, как она катает сигарету между большим и указательным пальцем. Она чиркнула спичкой, и в отблеске огня ее глаза с вопросом посмотрели на него. Она затянулась, задула огонек, и еще мгновенье головка спички мерцала, освещая ее ноготь. "Ну, послушаем", - сказала она.