Страница 11 из 14
Дети играют.
Хлеб пекут.
– А что такое хлеб?
– А… что пекут…
– А пекут, это как?
– Ну… это хлеб!
Смотрят недовольно, что непонятно-то, хлеб, чтобы печь, печь, чтобы хлеб…
Люди поднимаются по высокой трубе, снимают с трубы сетку.
Несут сетку, залепленную пылью, несут туда, где они, они возьмут сетку, они дадут еду.
Вечером собираются.
Спрашивают, а зачем этим это вот все нужно.
Не знают.
Кто-то говорит, а может, экологию выправить хотят.
Над кем-то смеются, ну да, сказанул тоже, кого она колышет, экология эта, да никого она не колышет, кроме нас самих, она и нас самих не колышет тоже, если уж на то пошло…
Не знают.
Молчат.
Боятся.
Ната рыдает.
Еще бы ей не рыдать, дети-то что есть будут.
И сама она, Ната, что есть будет.
Додумались.
Безотходное производство у них, а дальше что?
Радовались.
Гордились.
А теперь нате вам.
Ната бросает в землю зерна.
Поет песню урожая, сама не знает, зачем.
Уже понимает – ничего не произойдет.
Ничегошеньки-ничего.
А в Африке война.
Там свалка была.
Большая такая свалка, знатная свалка.
А одна страна говорит – моя свалка.
А другая говорит – нет, моя.
Вот и подрались.
Мир замер, ждут, что эти скажут.
А эти молчат, ничего не говорят, им что война, что не война.
Вот так вот, значит.
Люди говорят.
Много что говорят.
Кто-то говорит, скоро за мусор по всей земле воевать начнут.
Кто-то говорит, так может, они того и добиваются, чтобы друг друга перебили.
Кто-то говорит, так уже и осталось-то полтора человека, было бы кого перебивать.
Ната идет.
Идет к ним.
К ним. К этим.
Несет горсточку сора к этим (к каким этим?), только бы не придрались ни к чему, только бы не догадались, что сор… не совсем Наты сор, а…
– Почему так мало?
Это переводчик спрашивает. У них переводчик есть. Так-то они по-нашему не понимают, по-какому по-нашему, да не по-какому…
Ната руками разводит, ну, что есть, то есть, вы уж извините…
Переводчик не унимается:
– Почему? Так? мало?
– Ну, это… производство у нас безотходное… батареи солнечные…
Переводчик торопливо что-то втолковывает тем, там, безотходное, безотходное. Тут хочется добавить ещё что-то, втолковать, объяснить, только вот понять бы еще – что именно, а то только хуже получится…
У меня дети еще, говорит Ната. Тут же спохватывается, а может, они детей этих на дух не выносят, сейчас и не дадут ничего…
– Хорошо… пройдемте…
Ната вздрагивает, это еще что, это новенькое что-то… Тут же тушуется, сдает назад, да нет, да что вы, да не надо, да ладно, да обойдусь (как обойдусь? Как????), да…
А не выйдет:
– Пройдемте.
Проходят. Куда-то в никуда. Имя. Год рождения. Еще что-о такое, не пойми, что. Зачем все это. Зачем. Зачем им все это знать, какая разница, в самом-то деле.
А у меня дети дома, говорит Ната.
А детей сюда приводят.
Вот так.
Ната рыдает, а детей-то за что…
Вечереет.
Ната детям сказку рассказывает, старую какую-то, сама когда-то давно краем уха слышала, был у крестьянина сын, и сливовое дерево, и хотел крестьянин сына женить, и собрал с дерева сливы, и поехал продавать за сор… Дети не понимают, дети шумят, младший вопит, а давай про этого лучше, у которого один глаз вместо башки, – Ната про такого не знает…
– …можете идти домой.
– А?
– Можете домой идти.
Ната не верит, что вот так просто отпустили, и хорошо, и отпустили, и больше туда ни ногой, а интересно, тогда – куда…
…домой…
Ната оглядывается.
Не понимает.
Не верит.
Как такое вообще может быть, почему трава, как на картинках, как в кино, да нет, не так, а… по-настоящему, в кино не показывают, как трава от ветра колышется, как шелестит, как живет… раньше Ната траву только в кино видела, Ната не застала, когда трава была…
Хорошо здесь.
Здорово здесь.
Розы на клумбе.
Под потолком под крышей кресло подвешено в виде луны.
И светильники в виде звезд.
И хорошо.
И не хочется думать про то, что осталось где-то там, там, далеко…
Ната готовит черничный пирог.
Дети орут, а давай в МегаДрим сходим, а там классно. И не объяснить детям, а придется втолковать, что нет больше никакого МегаДрима, и города самого нет, и в Москву дети хотели, а Москвы тоже нет, тут вообще непонятно, что есть… розы на клумбе и кресло над самой крышей, пока дети на нем не раскачались, не оборвали к черту, и черничный пирог еще есть…
Да как нет, еще как есть, да вот же, да там же…
Ната идет за детьми, ну что, ну что там еще…
А вот.
МегаДрим на окраине города, как стоял, так стоит, только людей…
…только людей нет…
Только людей…
…Ната спохватывается, оглдяывается, ищет этих, этих, каких этих, черт пойми, но этих, переводчика нет, они без переводчика не понимают…
– …вы… вы что сделали, черт бы вас побрал? Вы что сделали-то?
Переводчика нет, а так они не понимают, а Нате плевать, что не понимают, срывается на крик…
Странник
Безвременье года
После Нового Года в городе начинается Дрезден – вступает в свои права, раскидывает повсюду заснеженные шпили, уютные магазинчики, откуда веет дразнящими запахами, развешивает по стенам узорчатые фонари, расстилается чуть подснеженными мостовыми, раскачивается резными вывесками, играет огоньками новогодних ёлок. Кто-то не любит Дрезден за холода, кто-то, наоборот, обожает за неповторимый уют.
Ближе к последним числам Дрездена уже проступают черты Эдинбурга, например, самые зоркие горожане уже видят гору, на которой расположен замок, или видят башенные часы, а порой не понимаешь, то ли едешь по ровному месту, то ли поднимаешься в гору. Но все-таки это еще не совсем Эдинбург, а вот когда поднимешься на холм, увидишь памятник-ротонду, хлопнешь себя по лбу – ба, да это же Калтон-Хилл, – вот тут уже не отвертишься, пришел Эдинбург, ветреный, промозглый, продувающий со всех сторон, кое-как пытающийся согреть сам себя кружкой эля и теплым пледом у очага. Стаи волынок порхают по веткам, тянут заунывные песни, жмутся к теплу витрин.