Кока

Но Лясик обознался: вблизи тип оказался квадратного вида белёсым голландцем в спортивной пижаме.

– Чёрт, и голландцы уже в спортивном белье ходить начали! С наших придурков моду берут, – смущённо пробормотал Лясик, вспахивая пятернёй смоляную копну на голове и включая тройник в сеть, отчего вспыхнули все три разновеликих телевизора: обросший сивой щетиной абориген беззвучно долбил камнем ствол дерева.

– Гляди, абориген на бородатого Черномырдина похож! – засмеялся Лясик. – Такая же башка огромная!

– Ты когда был в Москве? – для поддержания беседы спросил Кока.

– В нашей златообильной столице? А вот как Совок развалился – не был. Я – отломыш, от ностальгии пока избавлен. Там быдловщина в почёте, чморизм, убожество… Бубонный ОМОН! Взяткофилия! Во все века одна цель: умыкнуть что под руку попало, нажраться, напиться и опустошить простату. Мы не можем овладеть своей географией, освоить пространства, которые предки огнём и мечом завоевали у соседей, для этого мы ленивы, тупы и глупы. Да весь Совок – безмозглое село мирового масштаба, потёмкинская деревня на понтах и объёбках! Но чую – придёт какой-нибудь дьяволёнок и ввергнет страну обратно в ад, ибо к другому месту не приучена. Для порядочного человека стыдно и зазорно жить в этом Кривожопинске…

– Это ты-то порядочный? – опешил Кока, не в первый раз удивляясь наглости этого прохиндея и проходимца, хоть и привык к тому, что Лясик своё бывшее отечество не устаёт крыть и ругать при каждом удобном случае.

Лясик просиял:

– А что? Я, как Робин Гуд, обираю капиталистов, которые в свою очередь всех нас уже давно обобрали! Я санитар общества! А другого такого безалаберного народа, как наш, нет. Мы агрессивны, как крыса в углу, и ничем, по сути, кроме самоуничтожения не занимаемся.

– Ну и на здоровье! Но зачем других в эту яму тянуть? Вы ещё ответите за Девятое апреля в Грузии![5] Это что за понты – сапёрными лопатками чужой народ рубить? – ввернул зло и колко Кока, забыв, что должен быть сми́рен.

Но Лясик серьёзно кивнул головой:

– Да, ответим! Ещё Серафим Саровский предупреждал: “Никогда не воюйте с Грузией, ибо у нас будет бой с Божьей матерью, это погубит Россию”. И за это ответим. И за многое другое. Мы – известные убийцы: всех туземцев перебили, хуже, чем испанцы в Америке. Постордынский синдром в генах сидит. Недаром мой отец уверен, что в России вначале рухнет дурная экономика, потом страна съёжится до Урала, а кончится всё новым китайским игом. Ведь для ига не обязательно ярмо на шеи напяливать – банковских писем и счетов достаточно, чтоб держать народишко в узде и повиновении! Китайцы всех переживут. А у нас ещё похуже Ельцина кто-нибудь явится, попомни мои слова! И что за дебильная страсть у людей – выбирать себе в вожди какого-нибудь хера моржового и поклоняться ему, как золотому идолу? Обожествлять? Исполнять все его дикие прихоти и выходки, а? Это какой век? Мой дядя самых честных грабил? Клешня Кремля крепко цепляет! Лучше уж сразу нашу несчастную родину назвать “Чаадавия”, а вместо Конституции взять “Философические письма”… Ты, надеюсь, читал Чаадаева, Петра Яковлевича? – вдруг подозрительно уставился Лясик на Коку светлыми наглыми глазами.

– Конечно. Псих, в дурдоме сидел… “Горе от ума” – это про него… Мне бабушка в детстве рассказывала. Пушкина дружбан.

– Ну да, посидел в психонариуме… И оставить в несчастной Чаадавии одно министерство – по чрезвычайным происшествиям, все остальные будут просто не нужны, ибо со времён Кагановича ничего не обновлялось, всё пойдёт взрываться и гореть… Россия пока ещё защищена культурной оболочкой прошлых гениев, но если её удалить, останется вселенская пустота. В этой несчастной стране всегда светлое будущее, тёмное прошлое и серое настоящее… По себе знаю – русские легко идут на любой криминал. А почему? Потому что для Совка закон – пустое место, которое надо с детства уметь обходить. Убиваем не задумываясь – такие мы христиане…

Из-за стены накатила новая волна визгов и стуков – теперь колчерукий учитель гонял всю семью.

Лясик поискал глазами по стенам. Снял самурайский меч и застучал рукоятью по батарее:

– Эй, завязывай, Ливингстон хренов! Хватит, не то вторую руку откромсаю!..

Туземцы на трёх экранах взялись за громадные трубки, набили их какой-то массой и закурили, передавая друг другу.

– Дикари, а кайф понимают! – одобрил Кока.

Лясик отозвался:

– Да уж поумнее нас с тобой в этом деле будут.

Помолчали. За стеной тоже стихло.

– Вот ты спрашиваешь, когда я был в Совке. А знаешь, мне опасно часто туда ездить, – сказал Лясик. – У меня там оживает детский шиз, навязчивые идеи – сделать какую-нибудь несуразную гласную гадость, типа дать увесистого пинка старушке на улице! Или громко испустить газы в театре в самый минорный момент! Или выбить из рук официанта полный поднос! Или сорвать с какой-нибудь матроны блузку! Запустить яичницей в повара! Плюнуть на блестящую лысину на эскалаторе! Высморкаться в чью-нибудь тарелку!

– Ничего себе! – удивился Кока. – Ты что, делал такое?

Лясик приосанился:

– Разок дал под зад одному хмырю. Впрочем, что в этом плохого – дать под зад хмырю?.. Но тянет, тянет на что-то скандальное, из героя – в изгоя… В общем, стараюсь не рисковать и ездить пореже. А зачем? И отсюда всё хорошо видно и слышно. Разворуют всё – и точка. – Лясик поболтал в руке стакан с остатками воды. – Не эта ли вода, в которой мыл свои грязные руки Пилат? Насчёт правды у него были проблемы… Да и у кого их нет? Рты у политиков полны лжи. Знаешь, в Древнем Китае был такой своеобразный детектор лжи, эдакий Полиграф Маодзедунович – во время допроса подозреваемому совали в рот горсть риса. Если после допроса рис был влажен, взбухший – всё в порядке, парень не врёт. А вот если рис был сух – значит, у подозреваемого рот пересох от вранья и волнения, и дорога ему – на плаху. Вот если нашему правительству напихать во рты сей злак, то он не то что сух останется – в опилки превратится! Демагоги на лгунах скачут, прохвостами под хвост подгоняют! Это добром не кончится! Мы опять, как и сто, и двести, и триста лет назад, попрёмся по своей “особой” загадочной колее и упрёмся, как всегда, в кучу навоза, в помойную яму, но будет уже поздно.

За стеной заклубился новый виток скандала, понеслись взвизги, рассыпались осколки битой посуды.

– Дай-ка по кумполу этому остолопу! Мне лень вставать!

Кока с опаской потянулся за самурайским мечом, но, не решившись взять, без затей задубасил кулаком в стену: “Эй! У! Э!” – отчего на него со стрекотом посыпались пустые вешалки, скучавшие на гвоздях в ожидании своих будущих матерчатых оболочек.

– Легче, Кокоша, стену снесёшь! Нужен нам сейчас бешеный однорукий гамадрил? Где же Баран? Сколько сейчас? – обернулся Лясик на шикарные стенные часы Seiko, тоже в каком-то бутике волшебным образом упавшие в сумку Лясика. – Пора бы принцу явиться на бал, а то Золушка заждалась!

Раздался звонок.

Они бросились к дверям, но это пришёл за шмотками дружок-сосед, марокканец Хасан. Кока разочарованно уселся на диван, а Лясик начал показывать товар. Хасан тощ, худ и лысоват, с хорьковой мордочкой. Постоянно скалился в щербатой улыбке и ворошил юркими верткими пальцами одежду. Лясик тихо пояснил Коке, что Хасану надо ехать на родину, в Марокко, куда он обычно отвозит дорогие вещи, купленные у Лясика за треть цены, а из Марокко везёт в тайнике в Амстердам несколько кило отборного пластилина – себе, братьям, на продажу. А гашиш на месте, в Марокко, в горах Атласа, заготавливает лично дедушка Хасана восьмидесяти лет. Сам Хасан пытался склонить Лясика к обмену шмоток на шмаль, но Лясик был к конопле равнодушен, считая её глупостью и свинством.

– А что, в Марокко ходят только в вещах из бутиков? – не понял Кока. – И почему у своих земляков-воров он не покупает?

5

9 апреля 1989 года – день жестокого разгона мирной демонстрации в Тбилиси силами российских войск.