Вкус вишнёвой лжи

А следующие часы превращаются в настоящий круговорот, от которого меня начинает воротить. Я ныряю в него с голой, не понимаю, что происходит: мне говорят, что нужно делать, и я это делаю. Мне командуют: сиди, и я сажусь. Помоги с этим, помоги с тем, и я помогаю.

Вместе с Кариной мы завешиваем все зеркала в квартире и подготавливаем место для гроба. Думаем, кого будем звать на поминки и на сколько человек придётся готовить. Разговариваем о чём угодно, но только не о бабушке: Карина рассказывает про своих подруг, неудачный маникюр и дикую стрижку, которую сделала в двадцать лет. Шутит, подбадривает, но ни разу не жалеет.

- Смерть – это нормально, - говорит Карина, когда видеть мою кислую рожу у неё больше нет сил. – Я постоянно с ней сталкиваюсь и, поверь, твоя бабушка умерла тихо и спокойно. Некоторые могут только мечтать о таком. Однажды мне привезли ребёнка, которого насмерть забил алкаш-папаша, вот такую смерть точно никому не пожелаешь.

Я совершенно не понимаю, зачем Карина сравнивает смерть моей бабушки с трупами, которые привозят ей на работу, поэтому продолжаю кивать и делать вид, что всё прекрасно.

Ночевать остаюсь здесь же: вечером приходит Коля, мы с ним долго обнимаемся, а потом бухаем всю ночь, вспоминая былые деньки. За три года брат почти не меняется. Заканчивает учиться в своей шараге, после неё отправляется работать в автомастерскую. Неплохо зарабатывает, кстати.

Сейчас у него своя квартира и невеста, ждущая двойню. Вот это поворот, да? Кто бы мог подумать, что Коля, мой сводный брат, толкавший краденую технику и думавший лишь о том, как бы где набедокурить, собирается остепениться. Свадьба по залёту – как по мне отстойное дело, но главное, что девчонку не бросает.

А на следующий день привозят бабушку, и я лицом к лицу сталкиваюсь с несправедливой реальностью.

- Будто спит, - говорит отец, нависая над бывшей тёщей. – Я много трупов повидал, но она как живая. Совсем не изменилась.

Удар под дых.

Я не знаю, что я чувствую, смотря на труп бабули, мирно покоящийся в лакированном гробу, и понятия не имею, что нужно делать. Поговорить с ней? Потрогать? Просто стоять и смотреть?

Это невыносимо.

В воспоминаниях просыпаются картинки прошлого: моя мама в точно таком же гробу. Парик на голове, макияж, накрашенные розовым лаком ногти. Всё бы ничего, вот только я отчётливо помнила её худое сожранное раком лицо незадолго до смерти, и никакие парики не спасали меня от этих ужасных воспоминаний.

Я весь день обхожу спальню бабушки стороной, а ночью остаюсь один на один с трупом. Мысли о том, что за стенкой лежит мёртвое тело бабули, не дают мне заснуть, и до самого утра я не смыкаю глаз, но я сама на это согласилась, так что грех жаловаться.

Вот я лежу в своей постели, ненавидя себя за то, что так и не смогла заснуть, а через мгновение мы все стоим на кладбище и наблюдаем за тем, как парочка рабочих копают могилы.

Вопреки законам всех жанров книг и фильмов на улице ясная тёплая погода, и лишь редкие облака ненадолго прячут от нас солнце. Я в чёрном платье, рядом молчаливый Стас и Дима. Здесь Коля с невестой, отец, Карина и две соседки. Все переговариваются так, словно вышли на прогулку, будто всё это лишь формальность, а я смотрю на гроб: в нём бабушка в платке и с цветами в руках, на груди у неё иконка, у ног тоже. По краям гроба наполовину сгоревшие потушенные церковные свечи.

Бабуля никогда не была религиозной, но соседки настояли на том, что всё нужно сделать по правилам, но кому вообще нужны эти правила? Мёртвым или живым?

Когда я умру, пусть меня лучше кремируют. Не хочу, чтобы со мной происходило то же самое…

- Нужно поцеловать покойницу в лоб, - кудахчет соседка. – Родственники первыми…

Меня бросает в ужас от одной только мысли, что нужно подойти ближе к гробу и коснуться бабушку губами, и я совершенно не хочу этого делать, но все смотрят на меня, потому что я здесь единственная родственница и, кажется, должна сделать это первой.

Я не хочу, но ноги сами несут меня к гробу. Я не хочу, но тело само по себе нагибается, а губы прикасаются к холодной дьявольски твёрдой бабушке. Это не она… Это какая-то кукла, пустышка, оболочка.

Я перебарщиваю с силой и случайно стукаюсь о лоб бабули зубами.

Неловко.

Выпрямившись, замечаю недалеко двоих парней с камерами: они нагло фотографирую нас, прячась за соседними надгробиями.

Подойдя к Стасу, шиплю.

- А они что тут делают?

Скворецкий смотрит в ту же сторону, что и я. Хмурится. Подзывает Диму и просит его отогнать папарацци.

А у меня уже нет сил злиться на надоедливых преследователей, я просто хочу вернуться домой, сесть за стол и запихнуть в себя парочку бутербродов, пока остальные будут судачить про бабушку.

Рабочие заколачивают гроб – я до последнего смотрю на покойницу, пока её лицо навсегда не скрывается в деревянной коробке, - и молча опускают его в яму. По очереди мы подходим к этой бездне и бросаем в неё горсть песка, а потом наблюдаем за тем, как дыру в земле закапывают. Неумело ставят крест и венки. Отец помогает им.

Вот и всё. Это странное прощание наконец-то заканчивается, вот только у меня всё равно ощущение, что мы закопали не бабушку, а кого-то чужого, постороннего. Стоит только вернуться в квартиру, а бабуля будет как обычно сидеть за телевизором и улыбаться.