Хозяйка Бруно

Серж пробыл в Чепкроуте не меньше недели. Эта неделя была испытанием для всех.Почти каждый день приходилось вызывать врача для Анны, чтобы колоть успокоительное и следить за ее состоянием, долгожданного покоя не было даже по ночам.

Никто из ее родных и не подозревал, насколько глубоки были ее чувства к Дэнвуду и реакция на совершенно очевидное для окружающих поведение этого человека, ставила в тупик все семейство. Они были уверенны, что сознательности Анне хватит на десятерых и впервые за долгое время ее отец с матерью посмотрели на дочь другими глазами. Они привыкли, что их девочка, взрослая и рассудительная не по годам никогда не требовала усилий в своем воспитании, она отличалась редким пониманием и благодарностью к своим родителям, не влезала в сомнительные компании, не позволяла себе безрассудств и даже свойственного всем молодым людям - максимализма.

Душераздирающие крики то и дело разносились среди ночи по всему дому, вырывая из долгожданного сна обитателей Чепкроута. Едва удавалось утихомирить Анну, как начинал плакать Дэнни, малютке не хватало материнской заботы.

Спасение нашли в лице Сержа. Когда он приезжал в имение, Дэнни с удовольствием наедался искусственной смесью, которую с боем предлагали ему бабушки-дедушки, да и девушка начинала разговаривать только в его присутствии.

Всякий раз как она видела Сержа, ее отстраненный мертвый взгляд оживал и переглянувшись со своим верным другом, лицо Анны искажала гримаса такой невероятной боли, что Кларисса едва не хваталась за сердце.

Дни складываясь в недели, монотонные и тихие. Лето незаметно перебралось в осень, будто изрядно устав, сдало свои жаркие позиции и, кажется, его окончания просто никто не заметил. В середине октября начались первые заморозки.

Серж, не в пример Анне, вел себя крайне встревожено, от его прежнего олимпийского спокойствия практически ничего не осталось. Когда он наведывался к ней, то непременно разговаривал с ней за закрытиями дверями. Несколько раз Кларисса пыталась подслушивать, о чем они тихо беседуют, но выведать ей так ничего и не удалось.

Озадаченные и встревоженные поведением дочери, Кларисса, Генри и Бен наняли психотерапевта. Но его визиты быстро закончились, потому что дочь, впрочем, как и с другими, отказывалась разговаривать. Время, которое прошло с того дня принесло сомнительное облегчение. Анна, практически, не отходила от сына, найдя для себя спасательный круг в заботе о малыше.

Врач объяснил, что подобным образом организм пытается отгородиться от внешнего мира, создавая вокруг себя, свое рода инкубатор, в котором и пройдет процесс восстановления душевного равновесия. Главное не «подыгрывать» дочери и вести себя как прежде, всячески избегая разговоров, которые могут коснуться причины, вызвавшей столь сильный шок.

Время шло, тревоги постепенно таяли и Версдейлы, с облегчением вздохнули, осознав, что неугодный всем Маркус Дэнвуд оставил их семью в покое. Единственное, чего коснулись их сожаления, так это того, что цена оказалась высокой для столь низкой персоны.

Уверенность в спокойном будущем, в кругу сплоченной таким количеством испытаний семьи, вернулась к Бену, о чем он непременно говорил каждый вечер за ужином вместо молитвы. По большей части слова эти адресовывались Анне, которая спускалась каждый вечер в гостинную и молча съедала все, что было у нее в тарелке, с бесстрасным лицом, будто ей было все равно, что там лежит - кусок ваты, или кусок сочного поджаристого мяса.

Крайне редко закрадывались сомнения о грядущем благополучии, только у Генри. Забота заботой, но она никогда не застилала ему глаза, отключая разум. Было глупо отрицать очевидные перемены в поведении дочери. Его смелая, упрямая, уверенная в себе девочка превратилось в бледную тень себя прежней. Сейчас она представляла собой разобранный сложный конструктор, из которого только со временем сложится нечто новое. И Генри не был уверен, что много общего будет у будущей Анны, с прежней. Эти мысли тяжким грузом наваливались на него внезапно и обязательно перед сном, после чего он начинал перебирать в уме все возможные варианты развития событий, но полагаясь на рациональность, которая была присуща его дочери, вскоре успокаивался.

Приближался День всех Святых. Город начал рыжеть от традиционных украшений в виде тыкв, подскочили продажи конфет, участились случаи походов в гости и ответных визитов, прошли ежегодные гонки на лодках по реке Эксе, постепенно забывались былые сплетни под натиском новых.

В одну из темных осенних ночей, в заброшенном ресторане «Бруно», на втором этаже загорелся свет. Горел он недолго и как-то печально, словно это был последний проблеск в его яркой жизни, последнее прикосновение человеческого к его обездвиженной, забытой всеми фигуре. Свет в окне горел ровно двадцать семь минут.

Случайный прохожий мог бы насторожиться и подумать, что происходит ограбление, ведь ресторан был давно закрыт, но какой резон включать тогда свет, чтобы привлекать лишнее внимание?

Но случайных прохожих не было и таинственное посещение заброшенного здания осталось без свидетелей.

На следующее утро, в Чепкроуте часов до десяти царила обычная «рабочая» обстановка, пока Кларисса не забеспокоилась, почему дочь до сих пор не спустилась завтракать. Она спросила у Элен, не видела ли она ее дочь, но та сказала, что Анна еще не спускалась. Тогда Кларисса вышла в холл, пройдя мимо зеркала во весь рост, она задержалась на мгновение, чтобы окинуть себя взглядом, мимолетно улыбнулась и поднялась по лестнице. Подойдя к двери в комнату Анны, Кларисса деликатно постучалась и прислушалась. Ответом была тишина.

- Милая, к тебе можно? - с последними словами Кларисса уже нажала на ручку и отворила дверь.

Ей сразу же в глаза бросился абсолютный порядок в комнате и идеально заправленная кровать. Кроватка Дэнни также была пуста. С туалетного столика пропала косметика. Дрожащими руками Кларисса открыла шкаф и в ужасе отпрянула, не веря своим глазам. Те немногие вещи, которые Анна перевезла с собой из квартиры отсутствовали, исчезло белье и вещи малыша.