Страница 44 из 123
* * *
Двадцать шестой день в железном коконе сентября. Рассвет мреет серо-голубым металлом.
Каждые мои сутки начинаются в четыре часа, я должен успеть. В эти безмолвные часы всё на свете спит. За стеной соседи, трамваи на рельсах, замкнутые в круговороте обращения, только мысль бодрствует и прорезает безмолвную атмосферу высокой частотой вибраций.
Я сплю, я вижу вокзалы. Их стеклянные небеса собрали под своим куполом незнакомых родных, через час или два навсегда уходящих в металлическую сентябрьскую даль. Любимые тени, милые призраки. Там же среди них и Феликс, одинокий скиталец с котомкой судьбы за спиной, сошедший на перрон этой жизни и скрючившийся в неудобной позе в вокзальном кресле. Он не ушёл в город, не нашёл там кровать, он знает, что раздастся гудок, возвещающий приход его поезда.
Что от него останется? На опушке леса – зола и бытовые отходы? Надо бы построить что-нибудь для тех, кто сменит нас на этой стоянке. Хотя бы обложить камнями человеколюбия костёр справедливости, чтобы пожар войны не сжёг леса. Не судить, но прощать. Не искать различий, но сходства.
Я продолжаю свой труд, радостный, но одновременно бросающий смутный осадок печали. Что будет? Я как греческий царь выхожу на городскую стену, вижу на горизонте шахматный парус, и не знаю, что мне делать. Бросаться вниз на острые скалы или открывать ворота для великого праздника.
По рациям в обертонах помех гремят команды. Южный фронт растянулся и развёл лезвия гигантских ножниц. Вы знаете, что дивизия в пятьсот человек это всего несколько минут боя для полководца, в кителе сидящего в палатке в тылу? Если есть танки и тяжёлая техника, то это два часа. Я ординатор, и невольный летописец этой страшной войны, врач и клятвопреступник, сижу в штабной палатке и смотрю, как спит мой брат.
Я думаю, и боюсь своих мыслей. Вчера медсанбат начал вакцинацию войск. В Курдистане вспыхнула эпидемия дифтерии. Несколько дней назад я по локоть в крови удалял распухающие гланды солдат. Адсорбированная дифтерийно – столбнячная вакцина спасает положение. Брат ещё не привит. Подмешать в сыворотку какого-нибудь нейротоксина, который заблокирует калиево – натриевые каналы в мембранах нервных окончаний. Сначала будет паралич некоторых конечностей, потом откажут верхние дыхательные пути. Сразу закроется ненасытная пасть войны.
Брат, словно слыша мои мысли просыпается. Он спит всего два часа в сутки. Потрясающая работоспособность. И ещё перед атакой он гуляет вокруг. Не осматривает готовность войск, а просто гуляет, насвистывая что-то себе под нос. Я думаю, в этот момент он совершенно далёк от предстоящих событий. Скорее всего, он не думает вообще ни о чём. Разве человек может не думать? Мой брат может. Если это не о войне, тогда это ни о чём.
Сегодня брали Аботаббад. Маленький городок в 15 тысяч жителей. 15 тысяч стариков и детей. Не уцелел никто. После ковровых бомбардировок, обломки зданий были раздолблены орудиями. Потом в ход пошли СВЧ. Рёв артиллерии сменился выжигающей всё живое тишиной. Солдаты входили в руины как в древние ископаемые городища, по колено в песке и уверенные в совершенной безлюдности.
Они забавлялись, стреляя по собакам и кошкам, только животные выживали после прожарки, так как частота импульсов их мозга иная, чем у человека. Плесень войны, яд разрушения отравляет день за днём здоровое тело мира, и для него нет никакого антидота.
Сумерки укрыли долину. Хлопанье серых крыльев напоминает мне дождь. Я слышу этот звук как сквозь залитый в уши воск. Предсмертные стоны и крики невыносимого страдания растворяются в этом плеске как далёкий тоскливый мотив зурны в летнем ливне, в городском саду, когда ещё только нам с тобой по шестнадцать лет и жизнь вся как на ладони. Твои волосы пахнут персиками, а печальные глаза говорят: зачем ты уходишь? Зачем ты меня покидаешь? Безжалостный клинок судьбы, длинный, как последнее лето этой жизни, разорвёт паутину наших снов. В них мы были хоть как-то связаны. Мы больше не увидимся никогда.