Страница 83 из 93
Но что-то они стронули во мне, ее слова, и затаенная в них хрустальная печаль, и загадка, которую мне отчаянно захотелось разгадать. Вновь и вновь я спрашивал себя, отчего Лигея сказала, что стихи больше ей не принадлежат? Как может поэзия быть чьей-то собственностью? Это все равно, что говорить о принадлежности воздуха или лунного света. Чем пожертвовала вдова за комнаты в богатом квартале, за модные платья, обеды в ресторанах и учителей для дочери? Почему она говорила об Обливионе так странно, будто он был не ее родным городом, а чем-то иным, грозным и жутким? Отчего именовала даром свыше способность помнить каждый прожитый день, непременную для любого человека?
Вопросы множились, цеплялись один за один, и вот уже я принялся перебирать в памяти события, случившиеся со мной со дня приезда в Обливион, недосказанности и оговорки, обрывки фраз, странные разговоры, нечаянным свидетелем которых я стал, пытливые расспросы Януси, предупреждение Габриэля, которым я все чаще пренебрегал в последние дни, ритуал с троекратным согласием неведомо на что вместо оплаты, ссору с Горноставевым, повлекшую за собой роковую дуэль – все это переворачивалось в моей голове, подобно цветным стеклышкам внутри калейдоскопа, наслаивалось друг на друга, складывалось, разбивалось, умножалось и преображалось, пытаясь сплотиться в единое целое.
«Вы даже и не можете представить себе, насколько богаты – с вашим военным опытом, с вашим мужеством и героизмом. Да по меркам Мнемотерриии вы состоятельный человек!»
«Еще вчера Лигея радовала нас своим талантом, а сегодня на него сыскался покупатель. Теперь она переберется в богатые кварталы, будет рядиться в шелка, укладывать кудри высокой прической и добела пудрить лицо. Но стихов – стихов она сочинять не станет. Ее талант продан, ее голос вложен в уста другому человеку».
«Вообразите на минуту, будто вам позволено выбирать, что помнить, а что - нет. Какими воспоминаниями вы предпочли бы пожертвовать?»
«Вы, верно, перепутали меня с кем-то, любезный сударь. Я ни за что не забыла бы такую красоту, кабы она только была моей».
«Спросите вашего друга, чем он расплачивается с кредиторами? Попросите Габриэля припомнить самые яркие из армейских историй, какими он бахвалился на днях. Перечитайте свои дневники, наконец! И тогда, быть может, вы начнете что-нибудь понимать».
«Здесь живут только богачи, прочим в Мнемотеррии уготован один исход – Оblivion. Разница лишь в том, раньше это случится или позже».
«Отец серьезно болен. Ему следовало бросить учить намного раньше, да только он все храбрился, все откладывал на другой раз. Не было никаких предвестий, и вдруг – началось. Как бывает у всех, кто живет в Oblivion».
«Пока я живу, пока дышу, пока вновь и вновь могу учиться рифмовать, нам с дочерью не страшна нищета. Нам не приходится обменивать счастливые моменты жизни на кусок хлеба, не приходится раздаривать сокровенные переживания за крышу над головой. Мой талант позволяет нам отсрочить путь в Оblivion и жить, помня каждый прожитый день, точно бесценный дар свыше».
Я будто сделался проводником, через который шло электричество. Огромных трудов мне стоило остановить поток мыслей, чтобы воротиться в действительность.
Действительностью стал князь Сергей Михайлович, гостивший у Звездочадских – не то Януся или ее матушка звали его, не то (что куда вернее) князь пригласил себя сам. Сергей Михайлович восседал в гостиной на любимом месте Звездочадского - обитом сафьяном диване с подлокотниками в виде богини Ники, откинувшись спиною и забросив обе руки на спинку дивана, закинув ногу на ногу и покачивая блестящим штиблетом. Все внимание князя было адресовано Янусе – это для нее он выпячивал грудь, топорщил золоченые усы и раздувался от собственной значимости, как диковинная рыба-еж, какую путешественники привозят из своих далеких странствий. Меня князь поприветствовал едва заметным кивком.
- А часы-то ваши снова стали, - говорил он. - Я настоятельно рекомендую рассчитать прислугу за небрежение. Вы, женщины, жалостливы, всяким прохиндеям легко растрогать вас слезливым враньем. Коли вам неловко рассчитать бездельника, я готов принять на себя сию неприятную, но необходимую меру. Взамен отправлю к вам своего Гордея, он мужик толковый, от работы не отлынивает.
- Пожалуйста, не утруждайтесь, - попробовала возразить Януся, но Магнатский был непреклонен.
- Ничуть мне это не трудно. Забота о беспомощных созданиях, к каковым я отношу всех женщин без исключения, - первейший долг благородного человека. Ну-ну, не грустите, давайте-ка я развлеку вас историей охоты на леопардов. Из ружья я перебил их десятка два или три, и это мне сделалось скучно. Тогда я попросил местных жителей – а они черны, как дно закопченной кастрюли, лица имеют страшные, губами навыверт, носят юбки из листьев и ничего кроме них, а кожу натирают маслом, чтобы она блестела, как сапог, - так вот, я просил их учить меня владению копьем. Вот забава так забава! Я взял копье и преследовал самку леопарда по жаре, сквозь ядовитые испарения болот, через леса магнолий, по течению вспененных рек, по глухим оврагам. На исходе дня, когда закат был багрян, а в другой стороне неба уже всходила опалово-млечная луна, я настиг самку вонзил острие копья ей в горло, и трижды там повернул. Воротившись, я отыскал логово со зверенышами, от которых самка меня уводила. Я прикончил всех трех, а пятнистые шкуры развесил у себя в библиотеке.