Страница 24 из 93
- Они самые лучшие на свете! Старшая, Аннет, ведет дом. Это самая рачительная хозяйка, какую только можно себе представить. Она одевается очень просто, чтобы за день обежать тысячу мест. Ее ботинки скорее прочны, чем красивы, ее любимый цвет – темно синий, оттого что грязь на нем не видна, ее платья очень просты. Тем, кто ее не знает, Аннет может показаться строгой, но я частенько слышал, как она поет за работой. Натали младше Аннет на год, у нее поистине волшебные руки: она может прикоснуться к любой вещи, и та превратиться в нечто чудесное. Натали обожает вышивать, плетет тончайшие кружева, пишет акварели. Самая младшая из сестер Александра, ей недавно исполнилось двенадцать. Я помню ее мечтательницей. В теплые дни Сандрин не покидает качелей, раскачивается так высоко, что сердце замирает, и воображает себя птицей. Она вплетает в косы цветы, обожает яркие ленты и перья.
Пока я говорил, лица сестер представали передо мной, точно въяве. Я понял, что тоскую по ним, по их голосам, по милым улыбкам, по их неподдельной заботе. Я вспомнил, как они собирали меня в армию и наказывали писать письма. Вспомнил, как старались удержаться от слез, но плакали все равно, отговариваясь ветреной погодой.
- Вы так замечательно рассказываете! Я бы хотела еще послушать про вашу семью, а лучше - увидеть ее вашими глазами, - Януся приблизилась ко мне вплотную, поднялась на цыпочки и обхватила мое лицо ладонями. - Вы согласны?
- Что?
Я не мог думать ни о чем, кроме тепла ее рук на своих щеках, не видел ничего, кроме бездонной синевы ее глаз.
- Доброй волей и без принуждения…
Ее глаза заслонили собой мир, и мир, отраженный в них, сделался единственным настоящим. Губы цвета выдержанного вина были так близко от моих, что я мог попробовать ее шепот на вкус.
- Согласен, - отвечал я, толком не понимая, о чем и главное – зачем она спрашивает.
- Повторите еще раз!
- Согласен.
- И еще.
Я повторил. Мои мысли принадлежали не мне, а этой темноволосой сильфиде. И тогда она поцеловала меня. И это было обжигающе.
После мы шли той же звериной тропой, но мир вокруг переменился до неузнаваемости: он искрил и переливался всеми цветами радуги, оглушительно звенели птичьи трели, тропа стала рекой, что несла нас легко и беспечно.
Мы остановились у старой цитадели, где долго бродили среди поросших вековыми деревьями развалин. В замшелых камнях лишь при очень большом воображении можно было разгадать остатки стен. Пока ветви не оделись листвой, а земля – травяным покровом, камни виднелась отчетливо, и можно было ступать без опасения угодить в разлом или яму. Однако Януся все-таки споткнулась, я попытался подхватить ее, но оступился тоже, и мы упали на теплую землю, в шуршание листвы и хруст веток, в змеиные сплетения древесных корней. Перепачкались и долго отряхивались, смеясь над собственной неуклюжестью. И наше совместное падение, смешное, нелепое, сблизило нас куда больше слов.
Мы оставались на Кабан-горе до вечера, до того особого часа, когда ветви и абрисы стволов, и контуры облаков, и птичьи крылья на просвет загораются мягкой позолотой. Тогда мы вернулись из леса к реке и по ее течению направились в Небесный чертог.
На полпути Януся взяла меня за руку, вынуждая остановиться.
- Микаэль! Я знаю о вашей дружбе с братом. Верно, у вас нет тайн друг от друга. Но я хочу просить вас пока не рассказывать Габриэлю ничего о нас, - она смущенно потупила глаза.
Я не понимал, отчего она просит о молчании. Я был счастлив и хотел кричать о своем счастье взахлеб. Я подумал, что она, возможно, сомневается в моих чувствах, и принялся уверять:
- Вы боитесь, что это несерьезно? Уверяю вас, никогда еще я не был столь серьезен. Я мечтаю заботиться о вас, быть с вами рядом. Я никого не любил прежде, но в своих чувствах абсолютно уверен, как в том, что солнце заходит на западе. И если вы согласитесь составить мое счастье, я готов просить Габриэля…
- Тссс! Ни слова больше! – Януся приложила ладонь к моим губам в жесте молчания. – Не торопитесь, мы слишком мало знаем друг друга.
- Вы запали мне в душу с первого взгляда, с той самой минуты, когда я увидел вас бегущей нам навстречу с летящими по ветру волосами, с полуночной шалью, струящейся с ваших плеч. Нет, еще раньше, когда Габриэль впервые поведал мне о вас, и ваш светлый образ проник в мои сны. Вы – воплощение движения, вечной переменчивости бытия.
Январа покачала головой:
- Для вас здесь все внове, все пленяет взор, будоражит кровь. Но вы уедете из Мнемотеррии и забудете обо мне.
- Да что вы такое говорите, Януся! Прежде я забуду себя, чем вас!
- Нет-нет, не будьте столь поспешны! Вы не принадлежите себе, вы военный. Завтра вы устремитесь на войну, мне же - остаться. Здесь моя жизнь, семья, друзья. Я не хочу пересудов.
- Если только позволите, я увезу вас куда пожелаете, хотя на самый край света, где никто не будет знать нас, прочь от людских пересудов.
- Нет, не позволю. У вас есть отец, мать, сестры, для которых вы – единственная опора.