Последняя сказка Лизы

– Что за чёрт? – выкрикнула я, отчаянно уворачиваясь от зубов, больно царапающих мою щёку.

Он замер на мгновение и вдруг с каким-то хлюпающим стоном отпрянул:

– Ты любишь меня, Лиза?

Тон его голоса изменился. Это опять говорил мой муж со знакомыми интонациями, только словно откуда-то издалека, со стоном выдыхая звуки. И тело среагировало на голос, произносящий моё имя. На то, КАК он его произнёс. Перехватило горло, и я, забыв про всё и вся, просто кивнула. Это была правдой. Я любила Влада. С самого первого мгновения. И мимолётная истерика не могла так просто перечеркнуть необъятную, как море, и высокую, как небо, любовь. Так же, как и странный разговор, который я слышала ночью. И нелепое падение в неосвящённый храм. Конечно же, такие мелочи не могли перечеркнуть то, что я к нему чувствовала. Поэтому лучшее – просто забыть, как ночной кошмар.

Влад наклонил голову и улыбнулся, словно прочитал мои мысли. Натяжение ремня, пережавшего кислород, ослабло. Его рука проникла под шарф и осторожно заскользила по открывшейся шее. Двинулась ниже и замерла, сжав грудь, сквозь которую колотилось сердце. Кончик носа коснулся моей щеки.

– Если любишь, то не сдавайся…

Глава третья. «Лиза, это дом. Дом, это Лиза»

Всех аштаракских детей по утрам «спускали с горы». Тех, что постарше, собирал школьный автобус, а малышей сами родители отвозили в детский сад. Это казалось неудобным: то, что и сад, и школа, и вообще все культурные и не очень учреждения находились в городишке у подножья горы. Но сами аштаракцы даже гордились отдалённостью их домов от цивилизации и сопутствующих ей издержек.

– Для наркоманов или воров наша деревня слишком труднодоступна, – в первый же день пояснила Тея, просто подпирая камнем дверь, чтобы та случайно не распахнулась от сквозняка.

В доме никого не оставалось, а Тея даже не удосужилась повернуть ключ в замочной скважине.

– Мало кто заберётся так высоко на гору, – засмеялась она, увидев мой недоумённый взгляд. – А я всё равно уже и не помню, где ключ…

Я не поверила ей, думала – шутит, пока не убедилась, что в Аштараке и в самом деле никто не запирает дверь. Мама рассказывала, как в её социалистическом детстве ключи оставляли под ковриками у входа, но с тех беззаботных, по её воспоминаниям, дней сменилось уже не одно десятилетие. Подъезды за это время затянулись бронёй и обросли домофонами, а такое понятие, как деревянные двери, кануло во тьму веков.

Поэтому Аштарак сразу показался мне островком безмятежности вне времени и – немного – пространства. Я не ошиблась, когда, повинуясь неясному зову интуиции, выбрала именно его своим убежищем. Даже ничего не зная об этом месте, кроме того, что здесь живут Тея и Алекс.

Аштаракские дети уезжали рано утром, я ещё крепко спала. Поэтому открыла глаза, только когда услышала крик с первого этажа:

– Лиза, я ушла. Завтрак на столе, кофе я намолола, сама сваришь.

Соскочив с кровати, я босиком и в пижаме кинулась к лестнице и прокричала, перегнувшись через перила:

– Ты куда-то уходишь?

– Спущусь в город за продуктами. Тебе что-нибудь нужно?

–– Я пойду с тобой.

Тея улыбнулась:

– Отдыхай пока. Не успеешь собраться, автобус будет через пять минут. В следующий раз поедем вместе. Так тебе что-нибудь купить?

Я на секунду задумалась.

– Купи мне…

Мне очень захотелось, чтобы Тея мне чего-нибудь купила. На самом деле я жаждала внимания и заботы.

– Кондиционер для волос. А то я просто шампунем голову мыть не могу. Мне обязательно нужен кондиционер.

Тея кивнула в знак согласия и тихо выскользнула за дверь. Через несколько минут просвистело чихание пригородного автобуса, и всё опять погрузилось в самую тишайшую тишину. Даже кошки, обычно топающие по дому как стадо бизонов, затихли, развалившись на половицах веранды в пятнах солнечных лучей.

Я осталась одна в доме, если не считать задремавших кошаков – Армстронга и Джаз. И поняла, что пришло время представиться по всей форме. Дом наблюдал за мной, пока отсыпалась и приходила в себя. А теперь требует отчёта, кто я такая.

Как была – в пижаме, только надев пушистые розовые тапочки, – пошла обходить старое пространство, дотрагиваясь руками до стен, поглаживая кончиками пальцев перила и впуская его внимательный взгляд в душу.

Дом был двухэтажным, большим, покосившимся от старости. Ноздреватые, пенящиеся лопнувшей штукатуркой трещины прорезали могучее здание. Время, дожди и ветра скомкали его оболочку, набросали едкие зелёные пятна мха и плесени на стены, перекосили оконные рамы и дверные проёмы. Но дом не сдавался. Это был могучий, всё ещё надёжный старик, утопающий в заросшем саду, который он вырастил и за которым внимательно приглядывал. Словно напоминал деревьям: «Я же помню, как вы пешком под стол ходили!».

Держал древней силой и перекошенную литую калитку, и навес, обвитый трепетной лозой, и каменные глыбы, что крепили ползущий овраг. Раскинулся в ложбине со всеми постройками и садом, растрескавшимися ступенями, которые уводили вниз к ярко разрисованному входу.

У Теи и Алекса гостила недавно Хана, знакомая художница, приезжавшая в Аштарак, чтобы «вдохнуть заряженной на добро атмосферы». Всё, до чего она смогла дотянуться, Хана украсила картинами – яркими и странными на фоне обветшавших стен. Дом позволил ей это сделать. Как дедушка, снисходительно разрешивший внучке нацепить бантик на свою всклокоченную бороду.

На входной двери, придавленной камнем, большие оранжевые ящерицы настороженно выглядывали из зарослей невиданных растений, распластавшихся по створкам. Растения, кстати, тоже были оранжевыми, и чёрные глаза пятнистых гекконов казались особенно пронзительными на бурном рыжем фоне.

Я подмигнула нарисованным ящерицам:

– Перезимуем здесь, верно?

Они молчали, не отрывая от меня круглых строгих глаз.

– Вы не можете убежать, а потому так печальны? – спросила я, немного подлизываясь к картине.

Привычка извиняться, казалось, уже навсегда окрасила мой голос виноватым тоном. Несмотря на все усилия не упасть в ощущение беды, я снова и снова скатывалась туда. Всё моё существо стремилось вновь радоваться любым проявлениям жизни. Но слишком долго я пребывала в засасывающем безвременье чужой душевной болезни. Выход из этого состояния был тяжёл и мрачен.

– Я, в отличие от вас, могу убежать, куда угодно, но не в состоянии избавиться от боли, которая впилась в меня стойкими красками, – я выбрала одну из ящериц, и обращалась к ней.

Так было… Душевнее, что ли…

– Дьявольское тавро, которое Влад выжег в моей душе. Знак принадлежности к тьме. Я не люблю себя такую. И так больно от этой нелюбви…

Ящерица словно передёрнулась от моего трагического пафоса. Хотя, конечно, это просто сквозняком колыхнуло непрочную дверь. Честно говоря, мне самой было противно от стенаний. В мире столько же радости, сколько и горя. Когда что-то одно перевешивает в человеке, он становится невыносимым.

Но в тот момент, когда дёрнулось юркое туловище рыжего геккона, я вдруг вспомнила маленьких драконов на навесе «Теремка». Нет, они не были так уж сильно похожи, но что-то…

Брось! Даже если Хава собиралась изобразить саламандр, чего бы огненные духи забыли в густых зарослях травы? А я уже явно слышала приглушенный шелест диковинных листьев, словно картина незнакомой мне художницы потянулась ко мне, желая утешить и помочь.

– Посмотри на этот Дом, – пронеслось у меня в голове. – Этому Дому – с большой буквы – больше ста лет. Он стар, он болен, он разрушается. Но этот Дом могуч какой-то внутренней силой, и все слушают его. За что он держится? За небо. Учись держаться за небо, за горы, за море, за воздух, за огонь. Сначала это очень трудно, но ничего не даётся без труда. Смотри на открытый огонь, когда станет совсем невыносимо. Хватайся за воздух. Когда научишься, поймёшь, что огонь не ранит, а греет. Воздух не давит, а сгущается, помогая держать груз проблем. Станет легче. Учись держаться за огонь и воздух. Хотя бы потому, что тебе просто больше не за что держаться.