Студёное море

Дарья очень обрадовалась этому решению своей хозяйки. Во-первых, потому, что она за этот месяц уже привыкла к Оле. Во-вторых, ей очень захотелось вновь побывать в родных краях, в Кондопоге, повидаться с родителями, полюбоваться на светлые воды Онего. Дарья была ещё молода, а молодость всегда вселяет надежду… Глядя на счастливую молодую барыню, она в душе надеялась на перемены и в своей личной жизни. «Бог даст, и я найду свое счастье», – подумала она и трижды перекрестилась.

Сборы и проводы продолжались всю страстную неделю. Гостей не успевали встречать и провожать. Много было сказано напутственных слов, много пролито слез.

Наконец, рано утром сразу после Ильина дня, карета воеводы Хватова, запряженная тройкой вороных лошадей, выехала на Соловецкий тракт.

Прощай Москва! Прощай столица! Сердце Оли сжалось, на глаза навернулись слезы.

Когда проехали версты три, то впереди показались Воробьевы горы: их синева сливалась с тёмным, как горное озеро, небом. К вечеру добрались до знаменитого старинного русского села Талдомы. Там и решили заночевать. Село славилось тем, что в нем жили бедные и неуемные люди, но всегда гордые и независимые.

Воеводу с женой разместили в просторном доме купца Никиты Калашникова, а остальных – на дворе, в людской.

После ужина Алексей Васильевич сразу ушел в отведенную молодоженам комнату, разделся, лег в кровать и стал ждать жену. Закрыл глаза и не заметил, как задремал. Вдруг его ухо чутко уловило легкие шаги и тихий шелест ночного платья. Оля подошла и села на край у его изголовья. Сквозь дремоту Алексей почувствовал родной запах её душистых волос, открыл глаза и, увидев жену, чуть не задохнулся от прилива чувств. «Это любовь»! – снова, уже в который раз, пронеслось у него в голове.

Дарья и Евдокия быстро управились со своими кухонными делами и легли спать тут же, в людской, на большой русской печке. На широких полатях они расстелили свои полушубки, которые на всякий случай взяли с собой на Север.

– Пригодились шубы-то, – поглаживая рукой овечью шерсть, удовлетворенно сказала Евдокия. – От сибирских морозов только они, родимые, нас и спасали.

Лежа на тёплой печке долго, по-бабьи, болтали. Вспоминали молодые годы, девичьи шалости с парнями. Закончился разговор, как это всегда бывает у деревенских баб, осуждением мужиков, как своих, так и чужих.

– Мужик мне попался в мужья, – сокрушалась Евдокия. – Ни в поле послать, ни дома оставить… Только и умеет баню топить. А уж по нашей, бабьей части, он совсем никчемный. Ни мужицкой силы тебе, ни женской ласки.

Она подвинулась ближе к Дарье и заботливо накрыла её одеялом.

– Ночью, бывало, схватится обеими руками за грудь и сосет ее, точно дите полугодовалый. Поменять бы его, да жалко – привыкла.

Порфирий долго возился с лошадьми: напоил тёплой водой, привязал каждую к отдельному стойлу, дал всем сена и по полведра овса. На краю села негромко залаяли собаки. Солнце село, и все сразу погрузилось во тьму.

Кучер долго стоял и слушал, как лошади монотонно жуют овес. Потом посмотрел на звездное небо, глубоко вдохнул свежего летнего воздуха, зевнул и медленно полез на сеновал. Но заснуть сразу не смог. В голове по-прежнему кружились мысли вокруг отъезда в дальние края. Еле уговорил жену. Пришлось стать на колени… Человек он был тихий, покладистый. Очень хотел иметь детей, но пока Бог не дал. Кто в этом виноват, один Господь Бог знает. Засыпая, вспомнил свою матушку и её разговор с соседкой у плетня своего дома. «Порфирий-то наш в «рубашке» родился. Не будь рядом бабки-повитухи Клавдии Ситниковой, вряд ли у него прорезался голос. А без первого крика нет первого вздоха. Без первого крика – смерть!»

Так прошла первая ночь в дороге. Потом их было много в разных городах и селах. Через две недели проехали Новгород Великий и не заметили, как оказались у берегов реки Суны – северной границы черноземных полей и лугов России.

Узкая, пыльная дорога, лениво петляя между домами, в конце большого села Рыбкино круто спускалась на широкий пойменный луг, где, поблескивая под палящим солнцем, несла свои воды река Суна. Справа от дороги, почти на самом берегу реки стояла старая банька. её крыша, вся почерневшая от копоти, была сделана из щепы, как у тех русских бань, которые топились «по черному» и в которых спокон веку парились наши предки. Рядом с баней росла развесистая ветла, на ветвях которой сидели вороны. Они изредка шевелили крыльями, будто отмахивались от жары.

Алексей Васильевич, увидев баню, велел Порфирию подъехать к ней.

– Отдохнем под деревом и перекусим на природе, – сказал он и вопросительно посмотрел на жену.

Оля утвердительно кивнула головой – время приближалось к обеду. На небе по-прежнему ярким костром полыхало солнце, и жара чувствовалась даже здесь, вблизи реки.

Кучер свернул вправо и отпустил вожжи. Лошади сразу замедлили шаг, на ходу пощипывая сочную луговую траву.

Алексей Васильевич, вспомнив банный день в Москве, стал подробно рассказывать жене, как он, будучи в гостях у Артамона, парился в бане.

– Представь себе, Оленька, что твой муженек, обливаясь потом, лежит на верхней ступеньке полока. Все тело моментально краснеет, как у рака, брошенного в котел с кипящей водой. Чувствуется, как от сухого пара «трещат волосы». По всему телу приятной истомой растекается тепло и ты, расслабившись, безмятежно смотришь на раскаленную печь-каменку, от которой вместе с паром исходит ароматный запах хлебного кваса. Но самое приятное ощущение наступает тогда, когда тебя хорошенько отхлещут березовым веником и ты, распаренный, оказываешься в огромном чане с прохладной водой. Такое блаженство – будто ты на седьмом небе!

– А мне на это небо попасть можно?

Оля лукаво посмотрела на мужа.

– Почему бы и нет! – уверенно ответил Алексей. – В народе говорят, что в бане должны париться все, кто может до нее дойти. Кто парится, тот не старится! На праздник Ивана Купалы, по старой доброй традиции, девицы парились так, «чтоб тело молодилось, да добрым молодцам любилось». Вот так!

Он подмигнул молодой жене, обнял за талию и крепко прижался к её плечу.

– Говорят, в бане можно расстаться с лишним весом? – спросила Оля, хотя этот вопрос её волновал мало – фигура у нее была, как у Афродиты.

– Это делается совсем просто, – ответил Алексей и улыбнулся. – Сухое тело натирают солью с медом и парятся до тех пор, пока есть силы терпеть жару. Потом, завернувшись в простыню или тёплый халат, долго сидят в предбаннике и медленно, по глотку, пьют крепкий чай, настоянный на целебных травах.

– У вас, мужиков, все просто. Но ведь не каждый это выдержит!

– Конечно, с больным сердцем в баню ходить заказано. Большинство людей ходят в баню просто помыться, слегка попариться, отдохнуть душой и телом, поговорить с друзьями.

– Хочешь сказать, что тепло бани рождает теплоту человеческих отношений, – уточнила Оля.

– Конечно, – согласился Алексей. – Баня сближает людей, особенно близких друзей, снимает усталость, укрепляет нервы, а значит, и здоровье. После бани легко дышится. Помнится, тогда в Москве у меня усталость «как рукой сняло», а ночью я спал «как убитый».

Подъехали к бане. Порфирий резко натянул вожжи и громко крикнул любимое кучерское «Тпру!..»

Лошади остановились. Пока их распрягали, а Дарья с Евдокией готовили обед, Оля из любопытства решила заглянуть внутрь бани – благо дверь была не заперта.

В предбаннике стояла широкая лавка, под потолком висели березовые и дубовые веники. В помещении бани, у стены справа, на длинной скамейке были аккуратно сложены тазики, стояли ведра и лежал небольшой медный ковш с длинной деревянной ручкой. Начищенный золой, он сиял словно красное солнышко. Возле печки-каменки стояли две большие дубовые бочки, наполненные речной водой. За печкой просматривался широкий полок, сработанный из толстых струганных сосновых досок янтарного цвета. «Как видно, хозяйка любит чистоту и порядок», – подумала Оля и вышла из бани, прикрыв за собой дверь.