Страница 51 из 112
А потом начался анекдот.
- А в баре ты кривился от меня! Видишь, сейчас – в темноте, я тебе больше нравлюсь. Правда, сынок?
Ужасное понимание закралось в мой мозг. А потом включился свет, и я увидел перед собой... старуху, которую мы высмеивали в самом начале. В комнату ворвался Ден и еще куча пьяных рыл, и начался цирк. Как же все смеялись! Даже мы со старухой, чуть погодя, за рюмкой, смеялись над этой историей.
Ден же радовался до слез. Организатор потрясающего розыгрыша, мать его. Эта история вошла в анналы того бара, хотя я старался больше там не появляться. Стыдно было.
И опять же, я остался девственником. А до встречи с Клементиной было еще далеко.
Глава 7.
Судьбоносное решение.
Моим родителям очень не нравилось то, чем я занимался в школе, а именно – мое увлечение рисованием. Хотя, это вряд ли можно было назвать моим хобби. Я пытался объяснить им, что я обманул учителя, обошел систему и меня никто не вычислит, но это было бесполезно. Наши дебаты по этому поводу всегда заканчивались их победой. Лора говорила, что я рискую, и если продолжу рисовать, то кто-то выяснит что я – дальтоник, и вся моя жизнь полетит к черту. Потом я получал от нее удар по лицу, и она уходила в свою комнату, где громко плакала еще какое-то время после ссоры. Филипп тоже беспокоился по этому поводу, и однажды усадив меня напротив себя в кресло, которое с годами я начал называть – «Кресло для философских бесед безумных родителей и нормального сына», начал разговор о моем будущем. И как бы я не ненавидел своего отца, я благодарен ему за тот вечер, потому что, если бы не он, то я бы никогда не встретился с Клементиной.
- Как дела в школе, сын? – сверлил он меня любопытным взглядом.
Я пожал плечами.
- Да как обычно.
- Ты всегда был замкнутым мальчиком, Люми. Всегда был неразговорчивым.
- Может это из-за того, что вы с мамой держали меня в клетке, били постоянно, и тыкали иголкой в глаза? А? Отец, как ты думаешь? – я бросил на него свирепый взгляд.
Он молчал, продолжая внимательно меня изучать. Потом, виновато опустил свой взгляд и резко сменил тему:
- Ты уже думал, кем хочешь быть? Скоро у тебя выпускной, и уже пора что-то решать. Нам пора поговорить о твоем будущем.
- Нам? – я бросил взгляд на закрытую дверь маминой комнаты.
- Лора тоже беспокоится о тебе. Может, она этого не показывает, но это так, сынок. Мы с ней уже обсудили некоторые, хм... нюансы твоего будущего поступления в университет. Я уставился на него с широко открытыми глазами.
- То есть, вы уже все решили, ничего не согласовав со мной? Ты считаешь, это нормально?
- Я спрашиваю тебя сейчас, Люми. Куда бы ты хотел отправиться?
- Я хочу быть художником, – без колебаний ответил я. – Я поступлю в Радужный университет для Художников.
Филипп громко рассмеялся.
- Ты слышишь, Лора? Ты была права! – начал орать он, чтобы та услышала его через закрытую дверь. – Мы воспитали идиота. Я торчу тебе пару монет, женушка!
Из-за двери раздался плач.
- Видишь ли, Люми. Мы с твоей мамой поспорили, что за ответ ты нам дашь. Она сказала, что ты захочешь поступать на художника, я же ставил на другую лошадку. Эх, сын. Из-за тебя я проигрался, хотя, так надеялся, что ты не озвучишь этот безумный вариант.
- Почему же он безумный? – процедил я сквозь зубы. Меня переполняла злость и обида: мало того, что эти изверги постоянно смеются с моих решений, так они еще и ставки делают.
- Люми, ты сошел с ума. Ну, какой из тебя художник? Ты же дальтоник, мать твою! Ты не видишь ни одного цвета. Каким, к черту, образом ты собрался рисовать? Или ты думаешь, что если это в школе прокатывает, то ты сможешь обмануть комиссию в университете? Тебя повесят там же, идиот! – взорвался он.
Я молчал, еле сдерживая себя, чтобы не накинуться на этого человека. Филипп посмотрел на мои сжатые кулаки и улыбнулся.
- Спокойно, парень, – он театрально поднял руки вверх. Его сын вырос и стал больше него в два раза. – Давай тут без драк. Я же знаю, что ты победишь. Я видел свет из твоей комнаты этой ночью. Ты становишься сильнее с каждым днем. Скоро ты...
- Я уйду куда угодно, и когда угодно, лишь бы подальше от вас, – перебил его я.
- Вот и отлично, сын мой. Вали ко всем чертям, но только не на художника, – ровным тоном ответил он. Отец постарел, помрачнел, его тело превратилось в сухую щепку, но он еще обладал своим старым арсеналом убеждения: голосом, который не признавал отказов, и черными глазами, которые беспощадно буравили мою душу еще с детства. Парадокс, но он пугался моих глаз, а я его.